Он в резиновых сапогах, с ведром, полным непородистых грибов, сыроежек, лисичек, маслят. Мальчик лет двенадцати.
А это никуда дорога. Её не построили ещё. Все через Яконово объезжают.
Зачем же ты сидишь со своими поганками на дороге, которая не ведёт никуда?
Мальчик улыбается. У него кривоватые зубы.
Мы чертыхаемся и переминаемся с ноги на ногу. Ругаемся между собой. Обзываемся, как в детстве. Смотрим вдаль. Сашич и Котова стоят в обнимку. Холодно на ветру. В глубоких колеях на обочине вода отражает бледное небо.
Русская осень, октябрь, багрец и золото, унылая пора, нивы сжаты, рощи голы – всё то, что мы всосали с молоком матери, выучили по букварю, то, что во времена наших детств в осенних газетах торжественно называлось «родиной Октября»…
Сашич снимает бейсболку:
– Надень-ка, рыжий, шапку, – он протягивает бейсболку мальчику.
Но мальчика нет, куда-то девался, его нет нигде, только развороченные края придорожного перелеска, пустая кривая изба у обочины, замерший тяжёлый каток, огромное поле и далёкий костёр…
Где мальчик? Исчез… Когда он успел отойти так далеко?
Мы всегда знали, что наша родина – строгая женщина в платке, такой она смотрела на нас с плакатов, знакомых с детства. На плакате, в платке – к такой мы привыкли к ней. Это наша родина, сынок, так мы приговаривали всегда. Но оказалось, что там уже давно тире, а не запятая. Пока нас не было, родина превратилась в озябшего мальчика на дороге в никуда.
Это наша родина – сынок.
Извини, мы не сразу узнали тебя.
Мне вообще нельзя нервничать, я нежная, невротик, человек без кожи, всегда такая была, с детства.
В пробке на ТТК справа от меня – старая машинка, доверху набитая овощами и фруктами, надрывается, еле пыхтит.
«Двушечка».
Бедная машинка, у меня давно-давно тоже такая была…
«Не моя ли?» – сердце сжимается тревожно и жалостно. Перепродавали сто раз, перекрашивали, и не узнать теперь…
Как же ей тяжело, она старенькая, болеет, а её заставляют работать не по силам, грузят нитратными витаминами.
Мохнатая лапа с золотой печаткой на толстом волосатом пальце выбрасывает из окошка мятую сигаретную пачку.
От ненависти у меня бешено чешется затылок.
«Двушечка» еле едет – чёрный дым из выхлопной трубы, не чистят карбюратор, не меняют масло. Ей тяжело, она перегружена, попка опущена, брюшком разве что не скребёт асфальт, колёса проминаются…