– Я думаю, что-то вроде птичьего гнезда, – сказал он. Он почувствовал себя de trop, помехой, лишним в сцене, разыгрываемой соучастниками, ритма которой он уловить не мог.
– Это гнездо долгохвостой синицы, – крикнул Эдвард.
– Они выкармливали в нем своих деток, – без умолку трещала Генриетта. – Мы следили, как они строили гнездо и потом выкармливали птенцов, а теперь они улетели. Разве не прекрасное гнездо? Видите, снаружи оно из мха и лишайника, смотрите, как они сплетены воедино, а внутри все выстлано пухом.
– Можно насчитать больше двух тысяч перьев в гнезде длиннохвостой синицы! – завопил Эдвард.
– Оно очень красивое, – сказал Вилли. – Спасибо, близнецы! – Он смотрел на Дьюкейна через гнездо, которое легко держал в руках. – До свиданья, Джон. Спасибо, что навестил.
– Гадкая ворона хотела выгнать их, – объясняла Генриетта. – Но они оказались такими храбрыми…
Вилли и Дьюкейн улыбнулись друг другу. Улыбка Дьюкейна была иронической и печальной. Вилли улыбнулся, как бы извиняясь и с такой глубокой печалью, которую Дьюкейн не мог измерить. Попрощавшись, Дьюкейн повернулся к дверям.
Вилли крикнул ему вслед:
– Я в порядке, ты знаешь! Скажи всем, что я в порядке.
Дьюкейн шагал по луговой скошенной тропинке в пятнистую тень букового леса. Когда он подошел к гладкому серому стволу, на котором он обнимал Кейт, он не присел на него. Он постоял неподвижно несколько мгновений, а потом встал на колени в шуршащие сухие листья, положив руки на теплое дерево. Он не думал о Вилли, ему не было жаль Вилли. Ему было бесконечно жаль самого себя, потому что ему не дано силы, которая рождается из страдания и боли. Он хотел бы молиться о себе, призвать на себя страдание из хаоса мира. Но он не мог верить в Бога, а такое страдание, которое порождает мудрость, нельзя назвать, и нельзя, не совершая богохульства, молиться о даровании его.
– Мы ни разу не спели наш купальный гимн с тех пор, как ты вернулась, – пожаловалась Генриетта Барбаре.
– Ну так давай пой.
– Нет, мы должны петь вчетвером, иначе не считается.
– Я его забыла, – сказала Барбара.
– Я тебе не верю, – сказал Пирс.
Барбара вытянулась всем телом на плюще. Пирс стоял поодаль, слегка склонившись к могильному камню, с которого он энергично отковыривал ногтем желтый лишайник.
– Вот вы втроем идите и, ради бога, купайтесь, – сказала Барбара. – Я не пойду. Мне очень лень.