– Вы ничего не утаили, мистер Макграт? Я бы вам не советовал этого делать, скоро все материалы будут у нас в руках. Вы уверены, что вам нечего больше сказать мне?
– Нет, больше ничего, сэр. – Макграт помолчал. Потом он сказал: – Вы, наверно, плохо думаете обо мне, сэр. Да и выглядит это плохо, конечно, – продавать историю о джентльмене, который только что умер, тем более сам убил себя. Но мне нужны деньги, понимаете, сэр. Дело совсем не в том, что мне, предположим, не нравился мистер Рэдичи, в этом не было ничего личного. Он был очень добр ко мне – мистер Рэдичи, и я действительно любил его. Я бы хотел, чтобы вы понимали это. Сэр, я очень любил мистера Рэдичи.
– Я понимаю это, – сказал Дьюкейн. – Я думаю, пока все, в настоящий момент. Больше я вас не задерживаю.
– В настоящий момент, – повторил Макграт. Он встал. – Вы захотите еще раз поговорить со мной, сэр?
– Возможно, – сказал Дьюкейн. – А возможно, и нет.
– Нужно ли мне прийти на дознание, сэр?
– Думаю, вы там не нужны.
– Меня погонят отсюда, да, сэр? Я работал здесь больше десяти лет. И что будет тогда с пенсией? Что будет со мной, если…
– Это решать начальству, – сказал Дьюкейн. – Хорошего дня, мистер Макграт.
Макграт не хотел уходить. Беседа породила странную теплоту, почти интимность, и Макграт хотел, чтобы Дьюкейн успокоил его. Он также хотел разузнать у Дьюкейна, насколько сурово расценят его поведение, но никак не мог найти нужных слов. Он стоял, глядя вниз, открывая и закрывая свой розовый, почти как у котенка, рот.
– До свиданья, – сказал Дьюкейн.
– Спасибо, сэр, большое спасибо, сэр, – сказал Макграт. Он повернулся и медленно вышел. Маленькая муха не отставала от него.
Так, так, так, сказал про себя Дьюкейн, откидываясь в кресле. Возможно, Макграт сказал ему правду о Рэдичи и, конечно, девушки были главной сенсацией, проданной им газетчикам. Здесь было из чего сделать сенсацию. Макграт явно утаил нечто об одной из девушек, Елене Троянской, но, скорей всего, он и газетам рассказал о ней далеко не все. Макграт мог просто упомянуть ее в разговоре с журналистами, потому что, как он сказал Дьюкейну, его поразило ее nom de guerre[7], и он упомянул его как колоритную деталь. И конечно, утаенное могло быть вполне безобидным, как, например, он мог скрыть, скажем, свое увлечение именно этой девушкой. Но это могло быть и чем-то важным. Беда в том, подумал Дьюкейн, что хотя я сказал ему, что скоро все материалы будут в нашем распоряжении, но может случиться иначе. В нынешней ситуации газета может заупрямиться и не передать их нам.