Как только Гедди пришел к этому умозаключению, губы его решительно сжались, и суровая морщина пролегла меж его бровей. Он сидел и наблюдал сквозь дверь, которую так и не успел закрыть, как гигантские светлячки летают по затихшей улице.
Если это действительно было письмо Иды, адресованное ему, то что другое могло это быть, как не попытка к примирению? А если так, то почему вместо такого ненадежного и даже несерьезного средства связи она не воспользовалась обычной почтой? Записка в бутылке, брошенной в море! В этом было что-то фривольное и легкомысленное, если не сказать оскорбительное.
Эта мысль задела его гордость и взяла верх над всеми остальными эмоциями, воскресшими было после того, как он нашел бутылку.
Гедди надел пиджак и шляпу и вышел из дома. Он шел по улице и по дороге миновал небольшую площадь, где играл оркестр и гуляли беззаботные счастливые люди. Время от времени встречавшиеся ему по дороге робкие местные сеньориты, черные как смоль волосы которых были украшены живыми светлячками, бросали на него робкие восторженные взгляды. Воздух пьянил запахами жасмина и цветущих апельсиновых деревьев.
Консул остановился у дома Бернарда Браннигана. Паула раскачивалась в гамаке на веранде. Она тут же выпорхнула из него, как птичка из гнезда. Краска прилила к ее щекам, как только она услышала голос Гедди.
При виде ее он был очарован – она необыкновенно хорошо смотрелась в этом муслиновом платье с кружевными оборками и маленьком жакете из белой фланелевой ткани. Он предложил ей пойти погулять, и по неровной дороге они направились к старому индейскому колодцу. Когда они сидели на срубе колодца, Гедди наконец произнес столь долгожданные, но столь же долго и откладываемые слова. Хотя и был он совершенно уверен, что она не ответит ему отказом, однако как же взволновала его сладость и окончательность ее согласия. Ее сердце было просто создано для любви и верности. Не было ни капризов, ни вопросов, ничего из того, что обычно требуется для соблюдения якобы приличий.
Когда в этот вечер Гедди поцеловал Паулу у дверей ее дома, он был так счастлив, как не бывал никогда прежде. «В краю, где растет лишь лотос, и жить и умереть»[33] – это казалось ему, как и многим другим морякам, потерпевшим крушение, самым лучшим и самым простым выходом. Его будущее казалось идеальным. Ему достался настоящий рай! Нет, его рай был даже лучше настоящего, потому что здесь не было змия! Его Ева будет по-настоящему частью его самого, несоблазненная, и оттого еще более соблазнительная. Сегодня вечером он принял решение, и его сердце переполняли безмятежный покой и глубокое удовлетворение.