Цукерман всегда считал такие праздники с сюрпризом слабо завуалированными актами пассивной агрессии и враждебности, потому что взаимной ненависти в его конторе хватило бы на оклейку пещеры Бен Ладена в два слоя.
После часа тостов, фальшивого пения, обмена слухами и бородатыми анекдотами миссис Мерриуэзер наконец решилась затронуть больную тему.
– Ты хоть представляешь, как мы ржали при виде твоего лица в самом конце? – выпалила она, приперев Цукермана к кадке с фикусом.
– Да, тут вы меня поймали, – кисло улыбнулся Цукерман. – А этот Голем… Кто он?
Цукерман показал пальцем на левиафана в пиджаке, который топтался в углу в полном одиночестве. Исполнитель стоял там как истукан, таращась в бумажный стаканчик. Ему было хорошо за шестьдесят, лицо, от которого, как говорится, молоко скисает: паутина ущелий, обрамляющих глаза, – сверкающие метеоритные кратеры.
– Бедняга, – ответила миссис Мерриуэзер. – А когда-то был о-го-го.
– А конкретнее?
– Марвин, ради всего святого, ты всю жизнь в кинобизнесе… Неужели ты его не узнаешь? Мне говорили, что ты его не узнаешь, но я не поверила.
– Может, ты мне ответишь все-таки или будем в угадайку играть?
– 1962 год? Ноктюрн Нью-Джерси? Имена Алан Ладд и Барбара Стэнвик тебе ничего не говорят?
– Не видел.
– Этого джентльмена зовут Хейвуд Аллертон.
Для Цукермана это имя было пустым звуком.
– И?
– Когда-то он был величайшим злодеем Голливуда.
Пожав плечами, Цукерман еще раз посмотрел на гиганта с изборожденным лицом.
– А с чего это он бедняга? Это же меня катком переехали.
Миссис Мерриуэзер понизила голос, словно сообщая нечто неприличное:
– Мне сказали, что у него рак поджелудочной. Четвертая степень, неоперабельный.
Цукерман переварил услышанное, допил шампанское, помолчал еще немного, потом решил разобраться в вопросе и направился к великану.
– Ну ты даешь, – сказал он со всей веселостью, на какую только был способен в данной ситуации. – Я так не пугался с тех пор, как читал брачный контракт с моей третьей женой.
Тут словно по мановению волшебной палочки лицо гиганта преобразилось от врожденной гримасы зловещей угрозы к милому, доброжелательному выражению – как будто, словно Годзилла, остановившись на светофоре, переводит старушку через дорогу.
– Мне очень за это стыдно, мистер Цукерман.
– Ой, не парься.
– Вы уж простите меня, просто деньги очень уж нужны были.