Верная слову, Алисия долго на кухне не задержалась, сделав лишь самое необходимое. Она нарезала ржаной хлеб ломтями, намазала их маслом и джемом и налила два стакана молока.
Выражение лица Макса, когда он увидел на подносе так называемый ужин, было весьма красноречивым.
– Ни слова, – предупредила Алисия. – Я создана не для того, чтобы похоронить себя на кухне.
– Не зарекайся, – откликнулся он. Ему все равно не очень хотелось есть.
Дети тихо поужинали, с минуты на минуту ожидая звонка из больницы. Телефон молчал.
– Может, родители звонили раньше, когда мы были на маяке, – предположил Макс.
– Может быть, – пробормотала Алисия.
У сестры был встревоженный вид.
– Если бы что-то случилось, – выдвинул довод Макс, – они обязательно перезвонили бы. Все будет хорошо.
Алисия неуверенно улыбнулась, убедив Макса, что он действительно обладает врожденным даром успокаивать других с помощью аргументов, в которые сам не верил.
– Ну конечно, – согласилась с ним сестра. – Я собираюсь ложиться спать. А ты?
Он допил молоко и кивнул в сторону кухни.
– Скоро лягу, но сначала еще что-нибудь съем. Я голоден, – солгал он.
Услышав, как захлопнулась дверь в комнату Алисии, Макс поставил пустой стакан и отправился в гараж за фильмами из коллекции Якоба Флейшмана.
Мальчик повернул ручку выключателя проектора, и в луче света на стене выступило смазанное изображение, напоминавшее россыпь каких-то символов. Постепенно картинка обрела четкость, и Макс понял, что непонятные символы – это цифры, расположенные по кругу. Он смотрел на циферблат часов. Стрелки часов застыли неподвижно, отбрасывая заметную тень на циферблат, что позволяло предположить, будто съемка велась на ярком солнце или под мощным прожектором. Часы оставались в кадре, пока не ожили стрелки. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее стрелки пошли вспять. Камера отодвинулась, предоставляя зрителю возможность убедиться, что луковица часов висит на цепочке. Камера удалилась еще примерно на метр, показывая, что цепочку держит белая рука. Кисть руки принадлежала статуе.
Макс тотчас узнал сад скульптур, уже появлявшийся в том фильме Якоба Флейшмана, который они смотрели несколько дней назад всей семьей. И статуи снова стояли не так, как запомнилось Максу. Камера опять дала полный обзор изваяний, плавно скользя по кругу, как и в первом фильме. Каждые два метра она задерживалась на лице очередной скульптуры. Макс дотошно изучал застывшие черты цирковых персонажей, членов преступной труппы. Разыгравшееся воображение рисовало картины их гибели в кромешной темноте трюма «Орфея», куда хлынула ледяная вода, отнявшая шансы на спасение.