Катрин Карамболь - страница 3
Ещё он любил поговорить о чрезвычайных происшествиях. Приходил утром, садился за стол и не спеша разворачивал газету. А папа сидел напротив, сняв очки. Месье Кастерад принимался вслух, со своим южным акцентом, зачитывать сводку катастроф и преступлений.
– Вы не слушаете, Жорж, – говорил он папе. – Витаете бог знает где. У вас не хватает мужества видеть мир таким, как он есть. Наденьте очки!
– Это что, обязательно? – спрашивал папа.
Была у Зануды ещё одна страсть: встать, выпятив грудь, и громким голосом диктовать письма. Сколько раз я видела, как папа печатает под его диктовку деловые письма, – никому не нужные, но об этом папа из деликатности молчал. Месье Кастерад отчетливо, по слогам, выговаривал слова и указывал все знаки препинания до последней кавычки.
Но только, бывало, компаньон отворачивался, как папа рвал письмо.
Зануда и мне норовил диктовать домашние работы, приходилось терпеть. Иногда я получала за них хорошую отметку, но чаще учитель писал на моём сочинении: «Не по теме».
– Если чувствуешь, что его заносит «не по теме», – сказал мне как-то раз папа, – вырви лист. И напиши всё сама.
Иногда, конечно, когда Зануды не было в конторе, папа его передразнивал:
– Точка с запятой, скобки открываются, запятая, двоеточие, открыть кавычки, с красной строки, кавычки и скобки закрываются…
И так похоже копировал южный акцент Кастерада, что я покатывалась со смеху.
– Серьёзнее, мадмуазель, – говорил папа. – Не забудьте поставить точку.
И поправьте очки, чтобы видеть мир, как он есть.
Однажды, когда папа привёл меня из школы, месье Кастерад потребовал мой дневник. Просмотрел его, покусывая свой мундштук, и сказал, не сводя с меня строгого взгляда:
– Я огорчён, мадмуазель, весьма огорчен. Я ожидал от вас лучшей успеваемости, особенно по родному языку. Судя по тому, что я вижу в дневнике…
Но я уже сняла очки и больше его не слышала.
– Да хватит, Кастерад, – сказал папа. – Сколько можно. Оставьте ребёнка в покое.
– Что ж, отлично.
Кастерад встал, гордо развернул плечи и заскользил к двери.
Прямой, как палка, и полный достоинства, он выкатился из кабинета на своих невидимых роликах.
Потом, когда мы уже жили в Америке, склад на улице Отвиль, и месье Кастерад стали казаться нам такими далёкими, что мы порой сомневались, было ли всё это на самом деле. Как-то раз мы с папой гуляли вечером в Центральном парке, и я спросила, с какой стати он позволял Кастераду так нахально вмешиваться в свои дела и даже в нашу семейную жизнь, диктовать эти дурацкие письма и молча выслушивал его бесконечные нотации.