Зато умозрительный Григорьевич становится фигурой собирательной. Он нечто намного большее, он слово с Большой Буквы. Хлебосольный Григорьевич образует отдельную метафизическую категорию. Он, не к ночи будь помянут, терзает покинутых жен, им пугают детей. Он караулит их кормильцев, притаившись, невидимый, под неоновой рюмкой. И после, угостившись на брудершафт с этими кормильцами, потирает свои волосатые лапы и медленно превращается в абстракцию.
Символом нынешних перемен для меня выступает ближайший парк – скромный оазис в промышленном окружении, носящий имечко не из святцев: «Памяти Жертв 9 Января».
Хороший был парк.
Я смутно припоминаю, что в нем была даже каруселя, на которой я ездил, а пруд был сравнительно чистый, с проволочной оградой, о которую я в пятилетнем возрасте разодрал себе горло, пытаясь прорваться за какой-то дубиной.
Ну, каруселю Советская Власть, измученная гонкой вооружений, не потянула. Это была роскошь.
Еще она не потянула сортир и летнюю эстраду. Но на качели, если их не красить и не чинить, хватало.
А потом все развалилось, и парк в том числе. Правда, даже в условиях начального капиталистического безобразия он сохранял известную прелесть. Эстрада заросла буйной зеленью и сделалась вполне живописной. Спортивных лесенок и колец нам с дочкой было достаточно, чтобы силой воображения преобразовать их в метро и путешествовать в разные волшебные места. В пруду, глубиною полметра, купались собаки вместе с порядком уже мутировавшими хозяевами. Укромные алкогольные уголки превращались в мужские клубы с допуском избранных дам.
Но вот начались изменения. В парк приехали многочисленные строительные вагончики, тракторы, бульдозеры и прочая рабочая сила. Пруд почистили, устроили лесенки, чтобы удобнее было пакостить, и его, разумеется, загадили моментально.
Полувековые деревья перепилили на дрова за нескромность. Вернули убогий бюстик Васи Алексеева, которого свергли в запале, и недовольные начертали, помнится, на осиротевшем постаменте: «дермократы, будьте вы прокляты». Бюстик революционной шпаны вернулся, отлитый заново, с особенно гадкими, сглаженными чертами. Надпись еще видна: ее не слишком затирали, соблюдая плюрализм и всенародное примирение.
Снесли кольца с лесенками, убрали качели. Посулили построить много хорошего для детей – ну, не помню уже, что им нужно: казино там, бар, и вообще сказочный мир. Не построили.