– Все? – осведомился Папкин. К двум дурам подошла третья; все трое с любопытством поглядывали на окно, в котором торчал окаменевший Папкин.
– Ай! Ай! – закричала Мамкин.
Тряпки и простыни внезапно намокли. И это потрясло ее больше всего прочего: воды. Их не было в ней, и не было нигде, и вот они хлынули из ниоткуда, пропитав материю. Сейчас они всосутся, но как им всосаться, когда…
– Смотри! Смотри! Смотри! – Мамкин, судя по странной окраске воплей, сошла с ума.
Папкин не выдержал и медленно повернулся. Он, наконец, увидел то, чего так долго искал. Простыни сами собой свернулись в жгут. Один его конец ткнулся в Мамкин, по жгуту пробежала волна. Ткань начала отжиматься; Мамкин принялась ритмично двигать тазом, усваивая влагу.
Огромный живот шевелился, Толик осваивался.
Кровавые пятна бледнели и испарялись.
Мамкин кряхтела.
Потом Папкин понял, что она молчит, а кряхтение продолжается.
– Да, привет, – сказал Папкин в трубку. – Нет, извини. Давай в другой раз. У нас тут мелкие проблемы, – он покосился на Мамкин живот.
– Дня через три, – шепотом подсказала Мамкин. – Тогда уже будет недель четырнадцать, не видно.
На ней было просторное ситцевое платье. Мамкин сидела с зеленым лицом и через каждые полчаса бегала в уборную: токсикоз. Ее так выворачивало, что Папкин морщился.
– Аборт уже поздно, – оправдывалась она.
– Еще рано, – поправлял ее Папкин.
К ним обоим, как это ни странно, вернулось душевное равновесие.
– Осталась неделька, – Папкин пощелкивал пальцами.
Однажды он рассеянно листал записную книжку и наткнулся на телефон методиста.
– Что это за номер? – спросил он озабоченно, обращая вопрос в пустоту.
– Баба, небось, какая, – усмехнулась Мамкин.
…С платьем расстались ровно через три дня – как и хотели.
Пришли гости, про Толика никто не спросил. Выпили, накурили, заводили музыку.
В воскресенье Мамкин заметила, что Папкин ходит вокруг нее кругами.
– Чего ты вьешься?…
И в ту же секунду их швырнуло друг к другу, они даже не успели приготовить объятия. Папкин повалил Мамкин на кровать, думал поиграть, но чуждая сила не позволила ему разводить канитель. Не вышло и ритма; Папкин дернулся дважды и, холодея, почувствовал, как нечто густое, попирая законы природы, устремилось из Мамкин в него. Ему почудился отрывистый всхлип, но это, конечно, чмокнули запоздалые выделения.