Белая Богиня - страница 29

, «тропу праздности, утопающую в примулах», в «Гамлете», «the primrose of her wantonness», «примулу ее распутства», в стихотворном сборнике «Золотое руно» Брэтвейта[43]). Точно так же Мильтоновы «yellow-skirted fayes»[44], «феи в желтых одеяниях», носили цвета примулы. «Дикая гвоздика», собственно «куколь посевной», – это «плевелы» из притчи, что диавол посеял между пшеницей[45]. Бобы традиционно ассоциируются с призраками: недаром Плиний в «Естественной истории» замечает, что души умерших переселяются в бобы, и посему в Древней Греции и Риме существовало гомеопатическое средство защиты от привидений – в них полагалось плеваться бобами. По словам шотландского поэта Монтгомери[46] (1605), ведьмы отправлялись на шабаш, оседлав стебли бобов или фасоли.

Но вернемся к «Битве деревьев». Хотя ирландские поэты считали папоротник «деревом», «ограбленным» папоротник стал, видимо, потому, что у него похитили фантастические папоротниковые семена, которые могут сделать своего обладателя невидимым и наделить его другими магическими способностями. Вызывает сомнения дважды упомянутая «бирючина». В ирландской «поэтической дендрологии» бирючина не играет особой роли и не именовалась «благословенной». Возможно, во второй раз, в строке 100, в облике бирючины скрывается дикая яблоня, дерево, которое скорее склонно улыбаться в тени утеса и служит эмблемой защищенности, укрытия, ибо с дикой яблоней всегда ассоциируется Олуэн, веселая Афродита валлийской легенды. Строка девяносто девять («Плоды его – твое приданое») никак не может относиться к орешнику. Согласно воззрениям, бытовавшим во времена Гвиона, лишь два фруктовых дерева наделяли невесту приданым: кладбищенский тис, ягоды которого осыпали церковную паперть, где всегда совершалось венчание, и кладбищенская рябина, часто заменявшая тис в Уэльсе. Полагаю, речь в «Битве деревьев» должна идти о тисе; его ягоды высоко ценились за сладкий, вяжущий вкус. В ирландской поэме Х в. «Отшельник и король» Марван, брат короля Гуйре Коннахтского, восхваляет их как чудесное яство.

Оставшиеся строфы поэмы в виде эксперимента можно реконструировать так: