Когда все проходили мимо нашего с Игорем уголка, я глянул краем глаза на Вялкина. Мне показалось, что Вялкин хмыкнул – не то удовлетворенно, не то скептически. А может, он и не хмыкал.
– Ну что, ребята, – сказал, наконец, Клёпин. – Мы им покажем.
«На то и выставка», – подумал я про себя.
В это время в зал вошла, шаркая, уборщица с ведром и шваброй. Тяжело поставила ведро с водой на пол. Качнувшаяся вода выплеснула за край. Уборщица глянула на нас. Такой угрюмый взгляд почему-то бывает именно у тех, кто следит за чистотой по долгу службы. Затравленный взгляд героя, окруженного врагами. Мы засобирались. Уже совсем стемнело. Одна лампа в потолке все время мигала, словно ей в глаз попала соринка.
8
И вот, наконец, воскресенье. Беззвучный жар фанфарной меди! Незримые толпы бросают в небо прозрачные шляпы и букеты! Оттуда навстречу летят невидимые россыпи приветственных листовок! Незаметные вспышки отсутствующих фотоаппаратов!
Открытие выставки было назначено на двенадцать часов. И совершенно напрасно, потому что в это время начинался очередной киносеанс. Показывали «Золото Маккены». Фойе первого этажа было заполнено зрителями. Главным образом, пацанами от семи до четырнадцати лет. Кое-кто хотел пробраться на второй этаж, но художники с взволнованными и сосредоточенными лицами никого до открытия не пустили. Начался журнал. По одному, по двое подтягивались опоздавшие. Мы смотрели на них, пытаясь вычислить своих посетителей. Но, похоже, всех интересовало исключительно золото Маккены. Прозвенел звонок: журнал кончился. И вот в фойе остались только мы.
На открытие явились жена Клёпина, взвинченная, ярко накрашенная блондинка, жена Игоря, державшая на руках маленькую девочку в зимнем пальтишке, а также жена Вялкина. Я никого не привел. Родители не поощряли моего общения с Вялкиным. Почему-то мама считала его сектантом-баптистом. Клёпина родители не видели. Думаю, он понравился бы им еще меньше. Фуат дежурил на работе. А жены у меня пока не было и не предвиделось.
Фойе сейчас казалось удручающе большим и пустым. Мы опять прошли вдоль стен. Жены робко жались к мужьям. Мужья что-то приглушенно внушали женам. Потревоженная грязно-белая кошка лениво пересекла фойе и улеглась на коврике у директорского кабинета. Прошло минут двадцать. Дверь кабинета открылась и оттуда решительно шагнула директриса собственной персоной. Это была надменная дама, которую я мысленно определил в бывшие южные красавицы. Кошка недовольно пошла к лестнице и скрылась. Дама грозно сверкнула очами, потом увидела Вялкина и что-то вспомнила. Вялкин отнял себя у молчавшей супруги и грациозно, как юный адъютант, порхнул к начальнице: