Эдвард посмотрел на часы: «10:35».
Казалось, белая секундная стрелка ползет по черному кругу
циферблата черепахой.
Еще десять минут до начала. Память
играет с ним… Он уже слышит нарастающий шум: оглушительные и лживые
аплодисменты несутся роем огромных цикад, воздух дрожит от
напряжения — стрекочет, словно по нему проскакивают электрические
разряды; в груди холодеет от ледяных улыбок, а перед глазами
мелькает несколько десятков мужских и женских незнакомых лиц. Они
сияют в свете студийных прожекторов, а затем… размываются, словно
мир во время дождя, и ускользают за призрачную вуаль — остаются
где-то там, далеко-далеко, — за порогом Шэлл Сити, среди мертвой
пустоты…
Эдвард грустно улыбнулся, вспоминая
свое первое публичное выступление. О, это было потрясение! Когда
его, взмокшего и испуганного, почти невменяемого, впервые выставили
в центре оживленного стадиона. Ноги тогда сделались чужими и все
норовили его подвести, а влагой из мокрой рубашки можно, наверное,
было наполнить ведро. Он выслеживал кабанов и волков — смело,
решительно, с каменным лицом, но перед улюлюкающей толпой оказался
беспомощным, как новорожденный теленок. И каждый объектив
кинокамеры хищным дулом упирался в голову, в грудь, и, казалось,
какой-нибудь из них обязательно громыхнет подлым выстрелом.
— Скажите честно, как вам моя
борода?
— Вам идет, — улыбнулась
гримерша.
Эдвард хотел спросить ее о
предпочтениях на предстоящих выборах, но проглотил вопрос, решив не
сбивать себе боевой настрой перед интервью. Что, если гримерша
ответит «нет»? Он непременно расстроится, как глупый мальчишка,
которому только что разбили сердце. Пусть лучше дальше укладывает
ему волосы и пудрит его красные от духоты щеки. Август Фокс — тот
еще фрукт. Глазом моргнуть не успеешь, как загонит в ловушку.
Интересно, за кого он будет голосовать?
Отражение в зеркале поджало губы.
Если Фокс его сторонник, то это только на руку. Но если нет, то
придется его переубедить. Причем переубедить так, чтобы после
интервью он с удовольствием пожертвовал все свои сбережения на
нужды зеленой партии. Эдвард ухмыльнулся в усы, живо представляя,
как матерый журналюга выписывает чек с шестизначной суммой.
Перед тем, как очутиться здесь, в
гримерке «Саншайна», на шоу «В Шэлл Сити всегда солнечно», он
просмотрел с десяток интервью, желая найти слабое место Фокса. И,
как показалось, нашел. Это была правда — откровенная, иногда
шокирующая правда. Но Фокса она обезоруживала. Он немного терялся,
когда на неудобные, грязные и интимные вопросы ему вдруг отвечали
без стеснения и откровенно. О внебрачных детях, о разрыве
двадцатилетнего брака, о сексуальных предпочтениях, об изменах и о
вкусе дыма забитого косяка.