Стоит подумать об одном, как на ум сразу же приходит другое. Моисей вспомнил, как Савей хвалил однажды египетских жрецов, превознося их ученость. Вспомнил любимую поговорку Савея «лучше ранить врага, чем убить». Странное правило для воина, ведь убитый враг уже не сможет причинить вреда, а раненый поправится и снова встанет в строй. А как Савей любит устраивать у себя пирушки, во время которых его жена развлекает гостей игрой на флейте…
Только вот Элиуду не поручишь проследить за Изис. Если это будет замечено и дойдет до Савея, то случится беда. Всем известно, как любит Савей свою жену. Если он решит, что Элиуд преследует Изис, то может убить его в гневе. Да и много ли удастся узнать Элиуду, ведь женщины не склонны делать что-то напоказ, да и маскируются они отменно – вот Мариам сейчас закуталась в черное покрывало, и даже он, родной брат, не сразу узнал ее. Изис может закутаться точно так же, согнуться и ходить мелкими шагами. Все будут думать, что это ходит какая-то старуха… Старуху никто не в чем не заподозрит…
Мысли начали путаться. Моисей понял, что очень устал, а усталость – плохой советчик. Поблагодарив Мариам, он сказал, что еще вернется к этому разговору, и хотел проводить ее, но она отказалась и ушла одна.
Самому Моисею стан уже не казался таким безопасным, как совсем недавно. Где-то притаился враг, а, может, и не один. Египтяне коварны и очень злопамятны. Разве сможет фараон смириться со столь сокрушительным поражением? Нет, не сможет. Он непременно захочет отомстить, захочет снова поработить евреев или же погубить их, если поработить не получится.
«Что бы сделал я, будь я рукой фараона?» – подумал Моисей перед тем, как заснуть.
Ставить себя на место врага полезно – так лучше видны слабые и сильные стороны его.
«Устроил бы еще какие-то несчастья и продолжил бы распускать слухи до тех пор, пока неразумные бы не взбунтовались, – думал Моисей. – А потом бы перебил самых разумных и пошел бы в Египет. Не исключено, что на первых порах фараон был бы милостив к вернувшимся под его руку евреям. Но милость эта уменьшалась бы с каждым днем, подобно тому как утекает песок из горсти, и кончилось бы все рабством еще более худшим, чем раньше…»
Ночь в пустыне прохладна, но костер зажгли не для того, чтобы согреться, а потому что с костром не так страшно. Это днем пустыня кажется тихой, когда люди и животные производят столько шума, что заглушают все звуки пустыни. Ночью же много их – непонятных, а оттого устрашающих звуков, негромких, едва слышных. Костер из сухого овечьего навоза почти не дает пламени, но с ним веселее сидеть на самом краю стана и слушать пустыню. К тому же на костре, из чего бы он ни был разведен, можно нагреть воду, бросить в нее пригоршню сушеных трав и медленно, мелкими глоточками, пить бодрящий отвар.