Закусив губами и грудью, он отправлялся к главному блюду, и по мере его приближения к нему она начинала нервничать, но не от возбуждения, а от крайней неловкости – неужели он способен на такое?! На самом пороге бесстыдства она отталкивала его голову, и он заканчивал дело обычным образом. Роясь в ее опушенном душистом саше, как в собственном кармане, он лихорадочно и обстоятельно обшаривал его уголки в надежде отыскать там предназначенный ему в награду крик или хотя бы стон. Проявив в конце темперамент отбойного молотка и запятнав ее испариной, он покидал драгоценный мешочек, ничего там не найдя.
В ней, наконец, проснулся инстинкт и научил ему аккомпанировать. Она обвивала его руками, обхватывала ногами, толкала ему навстречу бедра, изгибалась и закидывала голову, а после, в очередной раз неудовлетворенная, отделялась, тихо радуясь, что все кончилось. Это не мешало ей воздавать должное его стараниям. Прильнув к нему – горячему, влажному и пустому, она успокаивала его, легкими ладонями сглаживая изъян их неравного партнерства.
Ей нравилось его тело – чистое, гладкое, слегка смуглое и, что особенно важно, почти непотливое. Он, не скрываясь, мог встать с кровати и разгуливать по комнате нагишом, словно приучая ее стыдливость к новым открытиям. Она украдкой на него засматривалась, минуя неприличные подробности, потому что невозможно воспитанной девушке вместе с невинностью в одночасье потерять стыдливость, как бы охотник того не желал. Сама же она продолжала дорожить наготой, и как только необходимость в ней отпадала, тут же натягивала на себя одеяло.
Пытаясь избавить ее от стеснительности, он прибег к сеансам эротического видео, склоняя ее затем к воспроизведению увиденного. Однако новые позы и приемы (разумеется, те, что она находила приличными) дела не меняли, но польза от просмотров все же была, хотя бы в части звукоизвлечения, имитирующего кайф. В первый раз, когда она это сделала, он даже растрогался: «Ну, слава богу! А я уж думал, что я плохой муж!»
В двадцатых числах июля к ним пришли теперь уже их общие первые месячные. Скважину запечатали, укрепили трусиками и поместили на карантин. У нее сильнее обычного болело там, где положено, отдавало в спину, подташнивало. Она часто отдыхала, крепилась и пыталась улыбаться. Мишка, умиленный ее слабостью, нежно жалел ее и живо интересовался подробностями. Она, подбирая слова, объясняла, как устроен ее ежемесячный женский крест. Мишка обнимал ее, с чувством прижимал к груди, говоря: «Бедная моя девочка, ей так больно!..» и стоически перенес четырехдневное воздержание, выходя курить на воздух, что он в плохую погоду делал обычно на кухне.