Мы совсем не случайно назвали это именно «эксплуатацией». Забегая вперед, скажем, что совсем не трудно было бы указать здесь на те или иные вербальные и даже известные тематические переклички соответствующих романного и евангельского повествований (мы сейчас отвлекаемся от вопроса о принадлежности параллельных фрагментов тем или иным внутритекстовым субъектам повествования). Но дело по большому счету в общем-то не в них. На этом уровне можно было бы говорить не о сходстве только, но и о весьма существенных различиях, обусловленных, как мы понимаем, временными несовпадениями ситуаций (дьявол в Евангелии не говорит со Христом, по крайней мере явно, о свободе, не предъявляет Ему претензий за еще не выявившиеся результаты Его первого пребывания на земле, хотя держит в уме свой «прогноз» на этот счет, по-своему предвидит то, что полагает заведомо предопределенными результатами, кои со временем, по логике сатаны, изобличат несостоятельность Христа). Гораздо существеннее для нас в настоящем примере более принципиальные, глубинные структурные соответствия.
Мы усматриваем это родство в следующем: как в реально-сюжетном новозаветном повествовании, так и в виртуальном пространстве идейно-художественных спекуляций (тенденциозного, гипотетического моделирования), которым предается Иван Карамазов, Христос оказывается один на один со своим противником. Их только двое, и диалог их развертывается в пустыне (в метафизическом, так сказать, смысле): около них нет никого и ничего (подробности не существенны). Сама формула ситуации принципиально одинакова в обоих текстах.
Следующее измерение, в котором мы воспринимаем и осознаем капитальное сходство параллельных ситуаций, связано с характером позиций, в которых пребывают оппоненты, и линиями их поведения. Оба «Антихриста» лихорадочны, судорожны в своих наступлениях на Христа. За внешней яростностью, энергией как будто бы сильных логических ходов, уловок, каверз, коими должен быть как будто бы подавлен Богочеловек, Сын Божий, скрывается совершенно очевидная для нас внутренняя слабость врагов Спасителя, непрочность, смятенность их мысли. Такая именно позиция и порождает соответствующую линию поведения, участия в диалоге, а именно, то избыточное многоговорение, которое выдаёт собственную неудовлетворенность, тайное подозрение, что уже сказанное недостаточно и нуждается во все новых дополнениях, которые так-таки и не оказываются окончательными, вполне разрешающими идейный конфликт. Этому, как мы сказали, «избыточному многоговорению» противостоит принципиальный минимализм речений Христа (в романе Достоевского дело оборачивается практически полным молчанием), аксиоматически, что называется, удостоверяющий силу его настолько заведомую, что она не нуждается ни в каких доказательствах и обоснованиях.