Приехав в М-у, первое старание Эраста было видеть Эдмона. Он обнял его со всею горячностью истинной дружбы.
– Мой друг, – сказал он, – наконец я тебя вижу! Мне прискорбна была разлука с тобою; но ангел красоты и добродетели утешал меня.
– Радуюсь, мой друг, радуюсь, – отвечал Эдмон, – хотя и жалею о том, что другой заступит в сердце твоем место, которое я занимал прежде.
– Нет, нет! – сказал с жаром Эраст. – Сердце мое будет делиться между любовью и дружбою, они составят счастие моей жизни!
Назавтра Эдмон был представлен Эмилии. Эраст, сидя за столом между женою и Эдмоном, с чувством сказал:
– Как тот счастлив, кто имеет друга верного и жену любезную! Слезы сердечного удовольствия навернулись на его глазах, и эти слезы были первые, которые он пролил после своей женитьбы.
Всякий день друзья были вместе, всякий день более и более утверждалась связь любви и дружбы. Эраст и Эмилия не предвидели бури, которая скоро должна была грянуть над их головами и разрушить их блаженство.
Эдмон, которому имя друга давало право быть всякий день у Эмилии и Эраста, Эдмон, столь же сластолюбивый, сколь и коварный, с первого дня еще почувствовал страсть к Эмилии и не только не старался обуздать оной, но твердо положил под личиною дружбы достигнуть своей цели и разрушить счастие супругов. Ежедневные примеры доказывали ему любовь Эмилии к Эрасту, ее невинность и добродетель, но, имев порочное сердце, мог ли Эдмон верить добродетели? Воспитанный без правил, без веры, без чести, предположив цель, он жертвовал всем для достижения оной. Спокойствие людей почитал безделкой, счастие супругов – химерой. Некоторые удачи в интригах с женщинами, ему подобными, утвердили его в пагубной мысли, что верность не есть удел женщин. Бывая ежедневно у Эраста, он более пленялся Эмилиею. Сто раз хотел открыть ей страсть свою, и всегда невинный вид Эмилии его удерживал. Он удивлялся своей робости. «Неужели, – думал он, – эта провинциалка будет противиться стрелам моего искусства в интригах, когда и славнейшие кокетки не могли противостоять им? Нынче же решу эту неизвестность…» С твердым уверением садился он в карету, скакал к Эмилии – один взгляд ангельской невинности его обезоруживал.
Есть люди, в которых препятствия не только не ослабляют, но еще умножают желания. Таков был Эдмон. Самая трудность победы превратила желания его в сильнейшую страсть. Скоро не мог уже он провести дня без Эмилии. При всей своей хитрости, при покрове дружбы страсть сия так живо изображалась во всяком слове, во всяком взгляде, во всех чертах лица Эдмона, что Эраст с малейшим проницанием мог бы открыть сию тайну; но он везде там видел дружбу, где действовала одна страсть. Скоро отсутствие Эдмона сделалось заметно в свете, ибо по общей превратности вещей там скорее заметят отсутствие интригана, нежели доброго человека. Где девался Эдмон? Он не был на бале, в концерте? – Эдмон извинялся, как мог, и все минуты посвящал Эмилии.