Повернув ко мне бледное лицо с влажными от слез глазами, она кивнула.
– Меня зовут Селия Лидгейт. Мне двадцать пять лет. – Она горько улыбнулась. – Знаю, что выгляжу я гораздо старше, – таковы последствия жизни, которую я вынуждена вести. Я не всегда так выглядела, доктор Уотсон. Когда-то я была очень хорошенькой и носила красивую чистую одежду. – Сделав еще один глоток бренди, она уставилась на огонь. – Когда мой отец был еще жив. Он был художником, его звали Обри Лидгейт.
Она помолчала, ожидая моей реакции на произнесенное имя, но я никогда прежде его не слышал.
– Он не был великим художником, – продолжала она, – но зарабатывал портретами достаточно, чтобы обеспечить комфортную и счастливую жизнь нам обоим.
– А ваша мать?..
– Она умерла родами. Отец заменил мне ее. Он был замечательным человеком, доктор. – Голос ее заметно дрожал, и я видел, что она изо всех сил старается держаться. – Два года назад глубокой ночью наш дом загорелся. У отца была привычка спать в студии на верхнем этаже дома. Там он оказался в огненной ловушке, пожарная команда не смогла спасти его оттуда… Все было в дыму и страшном жару. Я слышала, как он… как он кричал.
Молодая женщина умолкла и, спрятав лицо в ладонях, беззвучно зарыдала. Я наклонился к ней и осторожно прикоснулся к ее плечу.
– Не плачьте, – тихо произнес я, понимая всю беспомощность своих слов.
Казалось, звук моего голоса немного успокоил ее. Подняв голову, Селия утерла слезы рукавом и продолжала рассказывать.
– Пожар лишил меня и отца, и дома. Мне удалось спасти несколько ценных вещей, книг и драгоценностей, но все остальное сгорело в огне – все отцовские картины, всё-всё. И вот я оказалась в мире совершенно одна, без денег, семьи и дома.
– А как же ваши друзья?
– У меня нет друзей. Моим единственным другом был отец. Только он был мне нужен.
Сердце мое переполнилось жалостью к этой хрупкой несчастной женщине.
– При отце я занималась хозяйством, – продолжала она. – Я даже помогала ему в студии, но не освоила никакой профессии, поэтому оказалась плохо подготовленной к самостоятельной жизни. Чтобы на что-то жить, мне пришлось одно за другим продать все уцелевшие украшения. Поэтому вы видите меня в таком состоянии. Последние два года мне удавалось выжить, снимая угол и принимая подаяние.
Она вновь умолкла, и в лице ее что-то изменилось – мягкая линия скул заострилась, в глазах зажегся недобрый огонек.