Мне не следовало бы ему доверять.
И все же я ему верю.
Но я начинаю терять рассудок из-за того, что мне не с кем поговорить на равных. В отношениях с солдатами я должен держать определенную дистанцию не только потому, что все они жаждут моей смерти, но также и оттого, что, как их командир, я несу ответственность за принятие объективных решений. Я приговорил себя к жизни в одиночестве, где надо мной никто не стоит и где мне надо жить лишь своим умом. Я старался стать командиром, внушающим страх своим подчиненным, и это мне удалось: никто не усомнится в моем превосходстве и не выскажет мнение, противоречащее моему. Никто не обратится ко мне иначе, кроме как к командующему и правителю Сектора 45. Я никогда и ни к кому не испытывал дружеских чувств. Ни в детстве, ни теперь.
За одним исключением.
Месяц назад я столкнулся с исключением из правила. Нашелся один человек, который посмотрел мне в глаза. Он же говорил со мной безо всякого стеснения, в моем присутствии он не боялся выказать гнев и другие настоящие, искренние эмоции – единственный, кто когда-либо осмелился бросить мне вызов и прикрикнуть на меня…
Я крепко зажмуриваюсь, по-моему, уже в десятый раз. Мои пальцы, стиснувшие вилку, разжимаются, и она падает на стол. Раненая рука снова отзывается болью, и я лезу в карман за таблетками.
– Вам не следует превышать суточную дозу в восемь пилюль, сэр.
Я отвинчиваю колпачок и отправляю в рот сразу три. Как же мне хочется унять дрожь в руках. Мои мышцы слишком напряжены. Натянуты как струна.
Я не жду, пока таблетки рассосутся, а разгрызаю их зубами, не обращая внимания на горечь. Жуткий металлический привкус помогает мне сосредоточиться.
– Доложите мне о Кенте.
Делалье опрокидывает чашку с кофе.
Чуть раньше я приказал прислуге выйти, так что Делалье приходится самому наводить порядок на столе. Я откидываюсь на спинку стула и смотрю в стену, мысленно подсчитывая потраченные зря минуты.
– Оставьте кофе в покое.
– Я… слушаюсь, конечно, сэр, извините…
– Прекратите.
Делалье роняет мокрые салфетки. Его руки тотчас застывают в воздухе над тарелкой.
– Докладывайте.
Я вижу, как у него дергается кадык. Он явно колеблется.
– Мы сами не знаем, сэр, – шепчет он. – Здание было почти невозможно обнаружить, тем более войти внутрь. Все входы закрыты изнутри, к тому же приржавели. Но когда мы нашли вход, – продолжает он, – когда мы нашли его, он был… Дверь разрушили. И мы понятия не имеем, как им это удалось.