И вновь он понимает меня без слов. Его взгляд становится упрямым и жестким, и Женя, резко повалив меня на сиденье, начинает жалящими поцелуями-укусами покрывать мой подбородок, шею, даже умудряется до груди добраться. Не сдержавшись, коря себя трехэтажным матом за слабость, всхлипываю от боли и охватившей меня паники, полностью лишающей воли.
Тарасенко замирает, уткнувшись носом в ложбинку между ключицей и шеей, и дышит как паровоз, пока я пытаюсь вернуть себя хоть каплю сил и отрешиться от… да-да, именно, от того, что происходит внизу живота. Такое ощущение, что кто-то резко ударил в меня концентрированным возбуждением, настолько болезненно-сладким, что я совершенно теряюсь и забываю, где я и с кем именно нахожусь. И сама хватаю Женю ладонями за лицо, тянусь к его губам, не замечая ошарашенного взгляда.
Мир падает и переворачивается, когда наши губы вновь находят друг друга. Теперь уже я кусаю мужчину, пытаюсь его поглотить. Трусь всем телом, как голодная кошка, желая погасить тот огонь, что разгорелся внутри.
Где-то далеко в другой вселенной, мой разум отмечает звук хлопнувшей двери и то, как медленно трогается автомобиль, куда-то уезжая. Но вселенная сжимается в микроскопическую песчинку, совершенно неважную для меня. Ведь здесь и сейчас есть тот, кто может погасить пожар, что невольно (или все же вольно?) разжег во мне.
Женя отрывается от моих губ, отдавая короткие приказы водителю. До меня его слова доносятся словно через вату. Сердце колотится, эхом отдаваясь в ушах. Я мало что понимаю. Организм хочет только одного — немедленной разрядки. А ему этого не дают. И я начинаю хныкать и ерзать под тяжелым телом мужчины, пытаться расстегивать пуговицы на его рубашке.
— Сейчас, сейчас, маленькая, подожди, — слышу я хриплый и возбужденный голос, от которого вся кожа покрывается мурашками.
И не выдержав, я начинаю требовать:
— Ну же, давай, трахни меня!
Он заглушает мои слова очередным жарким поцелуем. Глубоким, сексуальным, поглощающим.
Там, где-то на задворках своего разума, я слышу, как останавливается машина, как хлопают две двери, и мы наконец-то остаемся одни.
«Господи, что я творю?» — эта мысль тонет в очередном жадном поцелуе.
Мы оба в одежде. Тарасенко поднимает моё платье до талии, убирает мокрую полоску трусиков, вводит в меня два пальца.