«Вот красавица, так красавица… Вроде обычная девчонка в синей юбке-трапеции. Черные длинные волосы, убранные со лба. Легкая белая рубашка с аккуратно завязанным алым пионерским галстуком. Такая вся стройная, правильная, чистая. – Семен вздохнул в своих воспоминаниях и загрустил. Почему-то в такие минуты в нем просыпался поэт, и вычурные метафоры сами по себе куролесили в голове. – Её огромные глаза притягивали так, как влечёт к себе карибский жемчуг или горный хрусталь искателей драгоценностей! А какая у неё тонкая лебединая шейка, изящные, как у лани, руки. Тьфу! Какие у лани руки? У неё же копыта! Вот, чёрт, как понесло, замечтался-заговорился»…
Что-то потом убеждённо твердила старшая пионервожатая и воспитатели, шли какие-то споры между взрослыми и пионерами, а Сэм запал на Вику, как Тузик на грелку (так ему за обедом о первой встрече «влюбленных идиотов» рассказывала своими словами Аня). Семён сидел в углу, смотрел только на Вику или в пол и молчал. Пару раз ответил что-то невпопад начальнику лагеря на будничные вопросы, и этого оказалось достаточно, чтобы Семёна включили в состав совета, а Вику выбрали председателем этой дружины. Аня ему говорила, что планировали назначить Семёна, но неадекватное поведение «влюбленного подростка, с гормональным дисбалансом перевесило чашу весов не в его пользу.» (Опять же, по словам недовольной Ани, с которой они через месяц возвращались самолетом в Баку).
В тот же день Семёна выбрали еще и председателем совета первого отряда. А это значило, что ежедневно на утренней и вечерней линейке ему необходимо сдавать Вике рапорт, смотреть в глаза и делать вид, что ничего между ними нет…
«Как это состояние можно объяснить маме? Если весь лагерь ежедневно наблюдал месячный сериал «Сэм + Вика =…», а они были в нём главные действующие лица. Что может показать время, если оно уже нас разлучило? Не жизнь наступила, а сплошные вопросы…».
Семён сидел в своей комнате поздним вечером, и рисовал на полях тетрадного листа в клетку море и чаек, солнце и облака. Письмо девушке писать оказалось сложнее, чем он думал. «Как же Дубровский? Или Татьяна Ларина? – спрашивал он себя, и сам отвечал. – За них думали писатели, а в жизни писать письма, все равно, что разгружать вагоны! – Семён скомкал очередной листок, выбросил его в пустой цветочный горшок, но не попал. Он не переставал ловить себя на ошибках в письме, и улетать в грустные воспоминания и печальные размышления. – Эти муки творчества непременно рано или поздно закончатся! Вот лист в клетку. Мои рисунки получаются за решёткой, а я – на свободе. Или наоборот?! Я – за решёткой, а чайки и море – на воле… Скорее, они – в той жизни, а я – в этой. А где Вика?!»