— Неплохо… — задумчиво протянул Стас и уже начал строить в голове какие-то логические цепочки.
— Мне кажется, это единственный реальный выход. Если мы просто уничтожим компромат, никто не даст нам закрыть клуб, пока не найдем хозяина.
И Зимина, и Дымов прекрасно это понимали. С самого начала им дали четкую установку: найти Хана и только потом ликвидировать бордель. Иначе смысла в этой операции попросту не было бы.
— Тогда ждем удобного момента. Отпечатки я возьму на себя, ты занимаешься документацией. Как только все соберем, будем думать, что делать дальше.
— Спасибо тебе, Стас, — Елена накрыла его руку своей, пытаясь таким образом выразить благодарность.
— За что?
— За то, что помогаешь. Ты же знаешь, одна я бы… — она не знала, как закончить фразу, но Дымов и не дал ей этого сделать.
— Знаю, поэтому и помогаю.
— Ладно, я пойду, — Зимина допила кофе и вышла из-за стола.
— Лен, погоди. Я хотел попросить тебя…
Стас осекся, раздумывая, стоит ли говорить. С одной стороны, тема была очень личной, но с другой — он понимал, что без участия Елены не обойтись. Несмотря на огромное количество связей, только к ней он мог обратиться с подобной просьбой.
— О чем?
— Пробей всю информацию на этой флешке по своим каналам. Я должен выяснить, кто это сделал, — Дымов отдал ей накопитель.
— Хорошо.
— На связи.
— Угу, не провожай.
Московская область. БО «Васильки»
Бушин влетел в свой кабинет и громко хлопнул дверью. Внутри все клокотало от ярости, кулаки сжимались в бессильной злобе. Он был так взбешен, что мог растерзать Громова голыми руками, если бы не одна маленькая деталь — ему жизненно необходимо было выяснить, кому он передавал информацию.
Подойдя к бару, Адольф достал бутылку коньяка и наполнил бокал. Жадно глотал жидкий огонь, практически не ощущая, как саднит горло. Воспоминания о встрече в подвале яркими искрами вспыхивали в сознании, заставляя крепче стискивать бокал. Тимур оказался серьезным соперником, в любой другой ситуации Гитлер бы восхитился его стойкостью, но сейчас, как никогда, боялся проиграть.
Впервые за долгое время он почувствовал свою слабость, дрогнул и отступил, чтобы скорректировать действия. Очень давно жил по своим правилам и привык к тому, что никто не смеет ему перечить, что все трепещут и пресмыкаются перед ним, и именно это являлось зароком его неприкосновенности.