Он упивался своей властью, могуществом и просто наслаждался эффектным зрелищем. Лупил без остановки, пока мышцы руки не свело от перенапряжения, но так и не дождался мольбы о пощаде.
Громов терпел, сжав зубы, периодически отключался, но заботливый охранник тут же подносил к его носу вату с нашатырем, сознание возвращалось, и все начиналось сначала. Он потерял счет времени, не знал, когда наконец завершатся его мучения, но не смел струсить и отступить от четко намеченной цели.
— Ну что, хватит с тебя? — самодовольно спросил Гитлер.
Тим хотел было ответить, но язык прилип к небу и отказывался слушаться, поэтому получилось только нечленораздельное мычание.
Однако Бушина такой расклад не устроил. Свернув плетку в правой руке, левой рукой он взял Громова за волосы и приподнял голову, вынуждая смотреть в глаза.
— Будешь говорить?
— Нет.
— Ну ничего, я не спешу.
— Спешишь. — Тимур все еще хотел поставить мат в этой партии и понимал, что это ему по силам. — Знаешь, что скоро сдохну и унесу эту тайну с собой.
— Заткнись, — прорычал Адольф и, заметив довольную улыбку, не сдержался и со всего размаха ударил его рукоятью по лицу.
Тим тут же отключился.
— Кораблева сюда!
— Я здесь, — Иван Васильевич почти сразу вошел в темницу.
— Приведи его в чувство, мы не договорили.
Кораблев медленно осматривал истерзанное тело Громова и, мысленно содрогаясь, оценивал, масштабы увечий.
— Это невозможно, — вынес он свой вердикт не терпящим возражения тоном и прошел к столу, затем открыл свой чемодан, принялся перебирать разные ампулы с лекарствами и готовить инъекции.
— Почему?
— Болевой шок, нужно время.
Бушин покраснел от злости, но спорить не стал.
— Делай, что нужно, очухается, сразу сообщи, — приказал он и, кивнув охранникам, направился к выходу, оставив врача один на один с пациентом.
Как только шаги на лестнице стихли, Тимур открыл глаза.
— Дядь Вань, вы здесь?
— Тише-тише, помолчи, сейчас обезболю и полегче будет, — Иван Васильевич набрал в шприц двойную дозу сильнейшего обезболивающего и сделал укол. За долгое время пребывания в «Золотой рыбке» он видел всякое, но привыкнуть к этим зверствам так и не смог — душа болела от чужих страданий.
— Спасибо, — прошептал Громов, почувствовав, как боль притупляется, тело становится ватным, а дыхание уже не причиняет привычных мучений.