Еще в Харгое, приграничном городе, меня предупредили, что путь к Багульдину опасен. Год назад подходы к нему стало затягивать туманом. Поначалу сообщение продолжалось без помех, а в прошлом месяце, когда туман окончательно сгустился, пропало сразу два посыльных разъезда. Узнав, что я тороплюсь и не намерен задерживаться на границе, местный распорядитель посоветовал не съезжать с брусчатки, ориентироваться на сигнальный огонь Багульдина и вручил мне связку служебных писем, которую должен был забрать ближайший разъезд.
– Зачем рисковать своими людьми? – пояснил распорядитель, заметив мое удивление.
– А если я потеряюсь в пути?
– Это будет прискорбно.
– Прискорбно… – тихо повторил я, когда Харгой остался далеко позади, а вокруг меня, несмотря на ранний час, повисли бледные сумерки – так началась мгла.
До Багульдина я добирался больше трех суток. В прежние дни, по словам распорядителя, этот путь даже у груженых подвод занимал около восьми часов. Причиной моей медлительности были туман и путаные изгибы дороги.
Въехав на косогор, я был вынужден остановиться. Спустился с козел, зажег масляный светильник на гартолле[1] и дальше вел лошадей за повод. Когда излучина дороги становилась слишком крутой, приходилось со всей силы тянуть их в поворот.
Туман позволял без страха смотреть в обрыв, начинавшийся сразу за обочиной, но я поднялся высоко и понимал, что там – гибельная пропасть.
Это был странный сухой туман. Словно клубы дыма, только ничем не пахнущие, не тревожащие глаза. В нем было тепло и по-своему уютно. К тому же он поглощал звуки – в нем пропадали и цокот копыт, и скрип рессор. Я погонял лошадей криком, но едва слышал самого себя. Чувствовал, как под ногами перекатываются камешки, но не различал ни скрежета, ни даже простого шороха.
Свет фонаря не мог пробиться через мглу. Гартолла катилась в тесном, мутном куполе света, и я не сразу заметил, что подъем закончился. Косогор сменился прямой дорогой. Ехать стало проще, но о том, чтобы вернуться на козлы, не могло быть и речи. Я теперь едва различал дорогу под ногами и должен был изредка склоняться – руками ощупывать брусчатку и так проверять, не сошел ли на обочину. За ней меня могло ожидать что угодно: скалы, болота, каменные разломы, наконец – заросли гибалокуса или другой ядовитой растительности. Торопиться и рисковать своей жизнью я не хотел.