– Тогда много каменщиков погибло. Отравились. Сгорели, – улыбалась травница. – Говорят, хотели завалить расщелину. Не смогли. Свир выбивал любые глыбы. Мучились долго и построили башню из кумаранского камня – такую, чтоб весь этот свир поднимался по ее внутренностям. А верхушку подожгли. Подожгли… Вот тебе, считай, основание Багульдина. Свир тогда вспыхнул. А башня стала… как факел, который известил о большой победе. Громче всех ликовали в Целинделе. Их свирным ядом славно пожгло. Славно… Вот и наместник тамошний уговорил каменщиков остаться возле башни, следить за ней, чтобы не ломалась, не осыпалась.
Она выше, чем кажется. Башня то есть. Выше… Над ратушей торчит ее верхушка. Как шея с огненной головой. А все другое – само тело – внизу, под городом. Там же каменщики сделали кузни. Они, может, и усластились словами наместника, а остались, потому что быстро прознали свойства свира. Быстро…
Оно ведь, когда металл обработаешь на огне из свира, его лезвие пропитывается синевой и делается прочным, острым, им можно на камне вырезать узоры так же легко, как и на дереве. Даже я такими резцами картинки делала не хуже некоторых мастеров.
Старуха рассмеялась особенно громко. Кравчий, с которым я успел поругаться на входе в таверну, с подозрением покосился на травницу. Качнул головой и продолжил тереть тарелки темным от старой влаги полотенцем.
– Я бывала в кузнях. Там работал мой отец. Работал… Видела, как обрабатывают металл. Работа никогда не прекращается. Ведь не проходит и дня, как синева слезает с резцов, они притупляются. У нас, бывало, пытались украсть инструменты мастеров, да всегда оставались в дурачках. Далеко его не унесешь. Только до Целиндела доскачешь, а металл уже притупился.
Записав рассказ старухи об основании Багульдина, я ненадолго отложил перо. Встал к балюстраде. Рассматривал горожан, переходивших через площадь и толпившихся у торговых лавок. Наблюдал за тем, как на веранде одного из домов спрятался мальчик. Следом за ним из переулка выскочила женщина. Пробежала мимо. Мальчик скользнул обратно. Должно быть, прятался от матери. Обычная городская жизнь. Словно и нет никакого тумана, нет Хубистана: именно о нем я и сделал следующую запись в путеводнике:
«От пожилой травницы, бежавшей из своей хижины на востоке Закрайных полей и теперь живущей в Багульдине у дальней родственницы, я узнал легенду о Хубистане. Мне и раньше доводилось слышать о ней, правда отрывочно. Но могу предположить, что у местных обывателей распространено подобное суеверное толкование тумана. Чем дольше город будет осажден мглой, тем бóльшую крепость обретет в умах людей этот предрассудок. Уверен, что со временем вера в Хубистан, подобно безумию, поразит и другие, более просвещенные умы, ведь страх и отчаяние – это топливо, на котором суеверия горят особенно ярко».