Когда Пиппе было не более шести-семи лет, пять дочерей Марбери участвовали в музыкальной интерлюдии, выступая, как маленькие светловолосые уточки, перед собранием благородных дам и джентльменов на домашней сельской вечеринке.
Когда они выходили из комнаты, ее остановил пожилой джентльмен со смеющимися глазами и спросил, на каком инструменте она предпочитает играть. Спроси он нечто подобное у Пенелопы, та с полной уверенностью ответила бы, что ее любимый инструмент – фортепьяно. Спроси он Викторию или Валери, близнецы хором ответили бы, что предпочитают виолончель. А Оливия завоевала бы его сердце улыбкой пятилетней девочки, кокетливой даже тогда, и сказала бы, что обожает рожок.
Но он ошибочно спросил Пиппу, которая гордо объявила, что у нее почти нет времени для музыки, поскольку она слишком занята изучением общей анатомии. Ошибочно же приняв тихий шок джентльмена за интерес, она подняла юбки и гордо назвала кости стопы и ноги.
И дошла уже до малоберцовой кости, когда появилась ее мать, чей визг прозвучал сиреной на фоне тихого музыкального сопровождения и смеха собравшихся гостей.
Тогда же Пиппа впервые осознала свою странность. Непохожесть на других. Кроме того, она впервые в жизни смутилась: непонятная эмоция, сильно отличавшаяся от других, которые со временем притуплялись. Например, наевшись, она едва припоминала точные характеристики голода. Она, конечно, помнила, как хотела получить еду, но острое желание наесться вспоминалось с трудом.
Кроме того, Пиппа была подвержена частым приступам раздражения – в конце концов, у нее имелось четыре сестры, – но не могла припомнить, что испытывала, когда невероятно, бешено разозлилась на одну из них. Бог видит, случались дни, когда она с радостью вытолкнула бы Оливию из экипажа на полном ходу, а вот теперь не могла воспроизвести эту эмоцию.
Однако Пиппа прекрасно помнила жаркий стыд, который охватил ее на том сельском собрании – так, словно это случилось вчера или несколько мгновений назад.
Но то, что действительно произошло вчера, казалось куда хуже, чем желание показать половине бомонда щиколотки семилетней девочки. Если человека в таком юном возрасте заклеймить званием самой странной из семейства Марбери, у него волей-неволей нарастает толстая шкура. И теперь, чтобы смутить Пиппу, требовалось куда больше, чем смешки дам, прикрывающих лица веерами.