.
Раскаленной полосой железа, вынутого из горна, догорал, затухая, день. Из окна дедовой горницы Рюрик зрил медленное угасание вечерней зари, и невеселые мысли с приближением темноты приходили к нему.
Княжение в Новгороде складывалось не так, как думалось поначалу и как говорила мать Умила, напоминая слова своего отца – старейшины Новгорода Гостомысла, что «земля новгородская угобзится[6] княжением ее сына», то есть Рюрика. Да пока не угобзается: не удобряется, не сходит на нее добро.
А тут еще объявился с берегов Холодного (Норвежского) моря двоюродный брат (Водим). Поселился с дружиной в Старой Ладоге и, наезжая сюда, в Новгород, мутит посадских, пользуясь тем, что они осерчали на Рюрика. А осерчали они после того, как средний внук Гостомысла объявил себя князем. Да ведь поначалу и не возражали – сами перед мостом через Волхов кричали: «Да здравствует князь!»– и приносили жертвы стоявшему здесь Перуну. Но когда вопреки новгородской «Правде» (законам Народного веча) Рюрик на княжеских стягах и корзно[7] повелел начертать сокола, стрелою падающего с высоты полета на жертву, то тут, кажется, новгородцы озверели[8]… Но то новгородцы! А обида Водима состояла в том, что Рюрик не наделил его землей. Да что там землей! По праву властвовать в Новгороде после смерти Гостомысла следовало ему – сыну старшей дочери старейшины и норвежского ярла[9]. Сие и внушает рассерженным новгородцам Водим. К тому же имя его с громкой приставкой – Храбрый. Заработана она не просто так, а в тяжелом морском походе на остров Эйрин[10].
«Чтобы пресечь волнения народа, может, сделать Водима соправителем? – подумал Рюрик. – Княжат же в Киеве два брата и – ничего…»
В горницу закрадывалась темнота; багрянец на небе исчез, на землю опускалась ночь.
– Зажгите светильники и позовите на ужин послов киевских, – повелел Рюрик одному из рынд[11] и, видя его недоуменный взгляд, пояснил: – Да, да… Будем здесь вечерять.
Затрещали фитили в настенных сальниках; слабый огонек от них выхватил склоненную над столешницей часть правой заостренной скулы новгородского князя, угол безусого рта и узкую, чуть подрагивающую линию высокого лба со спущенной на выпуклый глаз русой челкой.
Разгорелось пламя, и высветлилось все княжеское лицо. Когда вошли послы, то, подняв головы, хорошо рассмотрели его – крупчное, бесстрастное, будто несколько мгновений назад и не бороздили морщинами Рюриково чело, сокрытое волосами, беспокойные мысли.