Это было одно из тех колец, которые дож, правитель Венеции, бросал в море с Бучинторого[4]во время обряда обручения города с морем. Алессия, загадочная Алессия собрала горсть этих колец и отдала ему. Джон был уверен, что выбросил их, но несколько дней спустя, в самом начале своего обратного пути, обнаружил их в кармане своей куртки вместе с кольцом папы – Печатью Рыбака. Он еще помнил чувство, охватившее его при виде этого кольца на пальце командира швейцарских гвардейцев, хваставшего тем, что он снял его прямо с мумифицировавшейся руки последнего папы.
Теперь Джону Дэниэлсу было совершенно наплевать на кольцо. Оно утратило всякое символическое значение. Отныне его ценность равнялась ценности металла, из которого оно было изготовлено. В лучшем случае его можно было использовать как обменный товар, чтобы приобрести что-нибудь полезное для выживания. Оно ничем не отличалось от остальных колец, обнаруженных в кармане.
Впрочем, как ни неприятно было признаться, это кольцо, вероятно, стало бы последним, которое он пустил бы в ход для обмена на еду, воду и лекарства.
– Привет, Дон, – прошептал он, не открывая глаз.
– Откуда ты знаешь мое имя, незнакомец?
– Ты продолжаешь называть меня незнакомцем. А я ведь сказал тебе свое имя.
– А вот мое ты, по-видимому, где-то подслушал, хоть я и не знаю, как и где ты мог это сделать.
– Ну уж и подслушал. Я же все-таки священник.
– Сам я тебе его не говорил. Значит, ты должен был услышать его где-то. Знаешь, мы в Городе сильно дорожим своими именами.
– Как бы то ни было, меня зовут Джон Дэниэлс.
– А меня Управляющий. Запомни это. Управляющий, а не так, как ты меня назвал. Это было мое предыдущее имя. Больше оно не мое, – он наклонился. Взял правую руку Дэниэлса и принялся разглядывать ее. – Что ты сделал со своими руками?
– Я тащил сани. Три месяца подряд или около того.
Управляющий расхохотался.
– Ты издеваешься надо мной? Три месяца? Ты хотел сказать, три дня?
– Три месяца, – возразил Дэниэлс спокойно. Юноша почесал бороду. Он пытался определить по выражению лица незнакомца, шутит тот или говорит серьезно.
– Хватит надо мной смеяться, – сказал он в конце концов.
– Я не смеюсь над тобой.
– И где же эти сани? Команда, которая подобрала тебя, не видела никаких саней.
– У меня их отняли.
– Ах так, и кто же у тебя их отнял? Те же, кто почти прикончил тебя?