- Виноват! – встрепенулся я, мысленно проклиная себя за
задумчивость и любовь к размышлениям.
Пока я стоял и мысленно ругал мать, одарившую свое нерадивое
дитя любовью к самосозерцанию, я прозевал поступок сержанта, давший
толчок событиям , в корне изменившим мою дальнейшую жизнь.
- Ах ты, тупой лаэр! – закричал сержант и отвесил мне звучную
оплеуху.
У меня в голове как будто щелкнул тумблер, и начало работать уже
папино наследие. Сознание застелил красный туман, и глаза сержанта
широко раскрылись, когда он почувствовал, как в его челюсть
врезается мой кулак. Ноги вояки оторвались от бетонки. Пролетев с
метр, он рухнул и заорал благим матом, но не очень разборчиво.
Видимо, челюсть я ему сломал.
Папа очень меня любил, по своему, но любил. Поэтому гонял, как
собаку, заставляя поддерживать себя в отличной форме. Да и в
рукопашном бою поднатаскать успел. Так что бедняге можно было
только посочувствовать.
На крики стали сбегаться другие сержанты и солдаты охраны
учебного центра. Им ничего не нужно было объяснять. Картина и так
предельно ясна. Сержант спиной на бетоне, со стремительно синеющей
челюстью и я, стоящий над ним со сжатыми кулаками. С нарушителями
дисциплины в штурмовых частях не церемонятся, даже если они
новички. И вся подоспевшая братия набросилась на меня, все еще не
успевшего остыть от стычки с сержантом.
Трезво оценить ситуацию я не успевал, поэтому коротким
полукрюком впечатал свой кулак в челюсть первому из нападавших. Тот
покачнулся и сделал несколько шагов назад, перекрывая дорогу
остальным атакующим. Толпа наскочила на беднягу и образовалась
натуральная свалка. Из кучи барахтающихся тел выбрался сержант и
бросился на меня, замахиваясь. Шаг вперед и короткий удар в
солнечное сплетение заставили его охнуть и открыться, а прилетевший
в лицо локоть повалил, как подрубленную березку. Но на этом мое
везение закончилось. Солдаты из числа охраны учебного центра не
были строевиками. Это были бойцы штурмовых войск. Отбросив
перегородившего им дорогу сержанта, они бросились на меня, как
ястребы на дичь. Получив несколько жестоких ударов в корпус и по
лицу, я свалился.
Любой другой на моем месте проявил бы благоразумие и остался
лежать. Так все же лучше, чем выгрести по полной. Штурмовики –
ребята жесткие. Жалость для них - вещь несколько бесполезная. Но
папашино наследие продолжало довлеть надо мной. Ярость все росла,
и, скрипя зубами, я начал подниматься. На меня посмотрели с полным
безразличием. Я почувствовал, как ботинок одного из нападавших
врезается мне в лицо. Душу как будто выбило из тела. Пришло
осознание того, что я ничего не могу сделать, и к уже кипящим
эмоциям примешалась злость на самого себя и свое бессилие. Я
понимал, что ничего не могу противопоставить этим тренированным
людям. Слишком зелен еще. Но смириться не мог. А лучше бы
смирился…