– Дневальный, расстарайся два чая и какую-нибудь еду, – выглянув в коридор, попросила Александра Александровна.
– А ничего, что ты у меня? – смущенно спросил Батя.
– Ничего. Ко мне не пристанет.
«Боже мой, какой он еще молоденький! – глядя на опустившего глаза Батю, подумала Александра. – Мы ровесники, а где он и где я? Боже мой, и если бы не подняло меня провидение… Кажется, в ту минуту мне снился черный монах, во всяком случае, что-то черное, клубящееся, как смерч, вытягивающее душу…»
Солнечные лучи скользнули в окно и в раскрытую дверь балкона, радостно осветили комнату.
– Вот и новое утро, – сказала Александра, – скоро лето.
– Лето, – как эхо, отозвался Батя, но в голосе его не было радости.
В дверь постучали.
– Да, – властно сказал Батя.
Дверь приоткрылась, и вошел дневальный с большим металлическим подносом, оставшимся в гостинице, наверное, еще с довоенных времен. Поставив поднос на стол, дневальный начал ловко его «разгружать»: два фарфоровых чайничка со свежезаваренным чаем, два тонких стакана в мельхиоровых подстаканниках, килограммовая банка немецкой ветчины, предупредительно открытая, ваза с печеньем, белый хлеб, плошка с кусковым немецким сахаром и – о чудо! – тонко нарезанный лимон, от запаха которого и от солнечного света стало так празднично, что даже Батя улыбнулся.
– Молодец! – похвалил он дневального.
– У нас и продуктики, и вилочки, и тарелочки, и чайнички, и все тебе на раз! Немчура-то все бросила, а жили здесь, видать, с удовольствием, – затараторил услужливый дневальный.
– Спасибо, – сказал Батя, – ну что, тебе нравятся «Три мушкетера»?
– Так точно! – козырнул дневальный, его сонное плоское лицо осветилось живым светом, и он вышел из комнаты.
– Елки-палки, я уже и не помню, когда видела лимоны! А запах, обалдеть! – Александра была в восторге и стала такой хорошенькой, такой домашней, что Батя отвел глаза.
Ели и пили они с наслаждением.
– Стыдно мне, – сказал погодя Батя, – считай, один килограмм ветчины умял.
– Ничего, – засмеялась Сашенька, – это на нервной почве! В медицине все описано. Ешь на здоровье, ты еще можешь вырасти! Тебе двадцать пять?
– Да, через два месяца.
– Ну вот, у тебя еще два месяца на рост. Мужчины растут до двадцати пяти. Пей чай. Хорошо парень заварил, по-настоящему!
За годы войны Александра видела много жестокой несправедливости, исходившей от высших чинов по отношению к их подчиненным, а правильнее сказать, подвластным им людям. В сорок первом сплошь и рядом практиковались так называемые расстрелы на месте, не то что без суда и следствия, а даже без элементарного разбора ситуации; да и в сорок втором такое бывало часто, и в сорок третьем, только к сорок четвертому году болезнь пошла на убыль, но не исчезла и до конца войны.