— Государь, восемь моих сотрудников ходят за ним неотступно.
Именно они вовремя вызвали подкрепление и обеспечили прибытие
дополнительных сил к дому, где ведьмы собрались провести свой
ритуал.
— Что не помешало им пропустить всё основное действие, — едко
прокомментировал государь. — Ну и где же были ваши люди, когда этот
гишпанец вызывал на дуэль княжича Стародубского?
— Дуэль между дворянами — дело чести каждого из них, — твёрдо
ответил Бенкендорф. — Они просто не могли вмешаться.
— Они были обязаны! Слышите? Обязаны! — Государь, несмотря на
спокойный тон, явно начинал терять контроль. — Представьте, что
было бы с вами, князь, если бы Горыня погиб? Я бы просто не смог
остановить Анну и её сестёр во Макоши.
«А вот это довод, — подумал Бенкендорф, и его пробил холодный
пот. — Анна тогда точно прокляла бы всех причастных и просто
стоявших рядом. Проклятие берегини это верная смерть. Верная и
тяжёлая. А проклятие Круга Макоши страшнее стократно».
Михайло Третий тяжело вздохнул и повернулся в сторону окна, за
которым шумел свежей весенней листвой ухоженный дворцовый парк.
— Я с ним, конечно, поговорю, и объясню, что ему теперь можно
делать, а что нельзя ни при каких условиях. Но и вы, Александр
Христофорович, не зевайте. Молодец резкий да быстрый, но нам очень
нужный со всех сторон. За ним ни кланов, ни обязательств, ни
долгов. Зато ума — палата. И с оружием новым подсобил, и со многим
другим. Так что берегите его. Это, в конце концов, и в ваших
интересах.
Из кабинета государя Бенкендорф вышел в чрезвычайно растрёпанных
чувствах, и только успел подумать, что всё хорошо закончилось,
когда увидел стоявшую рядом княжну Анну.
— Александр Христофорович? — произнесла девушка мелодичным
голосом, в котором для князя отчего-то послышались звуки набатного
колокола. — Не будете ли вы так любезны и не уделите мне полчаса
вашего внимания?
— Да, великая княжна. — Глава Тайной Канцелярии, от имени
которого содрогались даже сильные мира сего, обречённо кивнул и,
слегка сутулясь, пошёл за такой хрупкой и внешне совсем беззащитной
девушкой.
На этот раз Горыня очнулся совсем не в лучшем состоянии. Тело
ломило и крутило, словно по нему прошёлся взвод гренадёров, а во
рту образовалась такая сухость, что горло нещадно драло от боли. Но
стоило ему открыть глаза, как на лоб легла лёгкая узкая ладонь, и
под негромкий, плохо различимый шёпот боль и спазмы стали уходить.
Потом в приоткрытый рот полилась такая восхитительно-прохладная и
чуть солоноватая влага, он вновь отключился и не слышал, как тихо
приоткрылась дверь и в комнату, едва слышно шурша юбкой, вошла
Анна.