Со множеством противоречий и страстей. Нос с горбинкой, высокомерие заметно, резко вскидывается или кивает в такт, дирижирует. И гамма ямочек-ужимок по клавиатуре мускулов щеки.
Вид сзади – тоже маска. Режиссера. Из венца взлохмаченных кудрей лысина лаконично завершена острым яйцом. Вдруг обернулся, снял очки… Боже! – близоруко, безоружно смотрят на меня ярко-карие глаза Натальи Петровны, глаза его матери, очень живые в орбитах фасонного кроя «ретро», – так они и остановились на фотографии в осиротевшей Вадиной квартире.
Впрочем, Вадима Иваныча уже пора отпускать домой. Это длительная процедура, состоящая из нескольких актов, с переменой костюмов и массой номеров, трюков, курьезов, уговоров, ритуальных жестов, канители, куража, крика, смеха…
– Дружище, никогда не забывай Вадима Иваныча!
Я представляю, как Людочка его поведет… Их парный рисунок, подретушированный утренними сумерками…
Занавес.
Ну а мы, оставшиеся в зале?..
Словно получили повод для большей откровенности. Слово за слово, вокруг да около… Я решила позволить себе бесшабашно рассказать – должна же наступить развязка:
– Это было в Москве. Спускаюсь в метро. Поздно, народу почти нет. Далеко в переходе разносится: «Ты скажи, ты скажи, че те надо, че те надо…» – один на балалайке, другой на ложках наяривают от души. Так мне весело-забавно стало, опустила им в банку десятку и показала большой палец, дескать, – «Во!» Они малахольно отделились от стены и тронулись за мной, наигрывая. Ну и я пошла впереди с приплясом. Так спустились до платформы. Помахала им из вагона, они развернулись и подались обратно.
Женя напрягся.
– Оставь, старикашка, – Вова продолжил Вадины интонации, и добавил уже серьезно: – Видишь, мы перед тобой открыты. А дальнейшее общение зависит от тебя.
Сполох обиды в глазах. У нас же в Сибири не принято спрашивать. И все тут могло сразу развалиться.
– Знаешь, у меня небольшой опыт бродяги, уже говорила, но если выбрал себе дорогу, обид быть не может. Тебе никто ничего не должен, как и ты никому.
– Ну ладно. Ладно, все нескладно. Какой я бродяга! Мне бы только на сцену! Конечно, надо же кому-то рассказать. В общем, жена… Все бросил, уехал… Стучался в каждую филармонию… Добрался до Новосибирска… Кому я нужен?..
Я смотрю ему не в глаза, пусть прольется, эти гримаски мучают лицо, когда человек еще не изжил потерь и унижения. А падение в подземелье – что ж? Оно так буквально, что почти понарошку. Ведь талант твой при тебе. Надо будет ему потом сказать. Эти мне «дети подземелья». Конечно же, он – «бродячий музыкант». Стоишь, а толпа движется, течет, гул поездов… И как на больших дорогах, ожидаешь чуда…