«Ничего пока про это не знаю», – сообщила я.
Я подошла поближе к старику и его подруге. Его огромные уши выглядели так, словно были вырезаны из воска, и я была уверена, что он глух. Слишком уж он был мирным. Мы смотрели на женщину в белом Климта – на Серену Ледерер, как гласило название. Безусловно, это была не самая рискованная его работа и резко контрастировала с его поздними, раззолоченными эротичными произведениями. И хотя его Серена походила на девственную колонну, в ее лице светилась сдержанная радость. Я вспомнила что-то про роман художника и натурщицы, слухи о том, что ее дочь на самом деле была от Климта. Серена высилась над нами троими, совершенно равнодушная к тому, что на нее пялятся. Прежде чем уйти, старик мне улыбнулся.
«Покажи мне», – попросила я женщину в белом. Мы всматривались друг в друга и ждали.
Когда я сошла с поезда, улицы словно бы сияли. Я зашла в винный на углу Северной 6-й и Бедфрод. У мужика за прилавком были длинные волосы и усталые собачьи глаза, но эти глаза были ярко-голубые, и он приглушил «Бигги», которые орали из магнитофона, когда я вошла.
Я просмотрела все до единой бутылки, но не нашла ничего знакомого. Через десять минут я, наконец, набралась храбрости спросить:
– У вас есть недорогое шардоне?
Мужик спрыгнул с прилавка. Почему-то и сам он, и его одежда были заляпаны краской, а за ухом торчала сигарета.
– Вы какое шардоне любите?
– Э… – Я сглотнула. – Французское?
Он кивнул.
– Ага, другого ведь и не бывает, верно? Куда там до него калифорнийскому пойлу! Как вам это? У меня есть охлажденное.
Заплатив, я прижала пакет к груди. Я бросилась домой, опрометью перебежала на другую сторону Грэнд, чтобы мою радость не испортили демоны, развалившиеся и шатающиеся перед «У Клема». И на четыре пролета лестницы я тоже бежала, перемахивая через две ступеньки, позаимствовала штопор и кружку Джессе и последний пролет неслась во весь опор, а на крышу выскочила, точно собиралась взлететь.
Небо было как на картинах. Нет, картины пытались передать этот закат. Небо горело огнем и плевалось искрами, оранжевые облака были оторочены пурпуром, как пеплом. Окна каждого небоскреба на Манхэттене зажглись, точно сами здания снедало пламя. Я задыхалась, была перевозбуждена после музея. Сердце у меня ухало. Голос произнес: «Придется тебе с этим жить», а другие загомонили: «У тебя получилось! У тебя получилось», и у этого оглушительного, жгучего хора я спросила: «Что получилось? С чем жить?»