В отличие от Иры, потратившей несколько лет в забугорном «далёке», рост Оксаны происходил у меня на глазах. «Тучные нулевые» как на дрожжах разнесли вчерашнюю школьницу до бронзовеющей медиа-шефиссы городского масштаба. И чем влажнее были взгляды «комсомольцев», тем интенсивнее шла ее гальванизация. Такие карьеры делаются в «темноте», а утверждать что-то определенное, не держав свечку, сложно. Но заставляют задуматься полунамеки конкуренток, варившихся в том же котле нашего «комсомольского» медиахолдинга. («Не сплю, потому и не в эфире!» О, это сеет сомнения во всеядности жабьей натуры!) Сомнительные реплики Оксаны долетали до меня как пазлы, расцвечивавшие собой там и сям ее загадочную картину: «Лучший источник информации – в постели у ньюсмейкера», «Успех любого текста всегда делает слово из трех букв». И, наконец, прозвучавшее во время памятного рандеву в кафе с моей искавшей тогда какую-нибудь работу «протеже» изречение, занесенное в цитатник ввиду предельной циничности: «Да, я переступаю через мораль, чтобы получить все и сразу!» Тем не менее, даже тогда, когда моя бедная Маша, отказавшаяся от той работы, поделилась деталями аудиенции, у меня бы язык не повернулся назвать Оксану (Оксану Николаевну) «жабой». Скорее, она напоминала мне цветок с отдельными ядовитыми частями, нагловато-броский и начисто лишенный всякого запаха. Слегка вдаваясь в интимные подробности, могу сказать, что именно полное отсутствие запаха больше всего и удивило меня в тот единственный далекий раз на приозерном семинаре союза молодежи, где нас, инструкторов-координаторов, по странной ошибке, к всеобщему хмыканью, поселили в одном двухместном номере, и глупо было не сдвинуть койки. И что вы думаете? Уже тогда рыхлые ноги, невыразительная фигура, мелкие зубы и жиденькие волосы а-ля пакля – все это растворялось шипящей панадольной пылью в огромной энергии осознающего краткость своей привлекательности двадцатилетнего суккуба. Она сжигала недостатки в пламени обаятельного самобичевания (представьте девушку, требующую называть себя «Пельменем»!), чтобы из пепла восстала новая Оксана, страшно уверенная в себе, готовая на многое, однако бездушная как пластмассовая герань.
Ира была другой – спокойной, стабильной, нордической. Эта блондинка с плечами пловчихи не смотрелась бы в виртуальном аквапарке чужеродным элементом. Моя Маша (мы тогда все близко общались) заметила, что у Иры лицо молодого Джона Леннона. Лично меня восемнадцатилетняя Ира удивила не столько глубоким знанием рока, сколько монументальностью фигуры ватерполистки, сексуальная ненасытность которых, как говорят, обусловлена особенностями этого игрового вида спорта. Она рассказывала, что бросила своего первого мужа из-за его увлечения эзотерикой, при этом прикусывала свою кукольную губку, и столько обиды было в этом движении, столько искреннего непонимания того, как можно променять ее выдающиеся прелести на хрустальные шары и какие-то скрижали. У Иры на этой почве развилась депрессия, приведшая к стойкому видению: ей казалось, что ее голова состоит из миллионов выдвижных ящичков, которые со скрипом открываются по своему хотению. Только бывший муж из сансары мог успокоить какофонию, поэтому она сделала себе интимную стрижку в виде его портрета с бородкой клинышком, чтобы всегда был под рукой. (Забегая вперед, скажу, что теперь там другой портрет).