Войдя в зал, он поздоровался еле заметным кивком и остановился метрах в пяти от меня. Я сразу приметил, что его походка уже не столь легка и решительна.
ЛКЮ, судя по всему, был простужен.
Мы пожали друг другу руки. От моего внимания не ускользнуло, что обстановку в офисе успели привести в соответствие с моей просьбой – чтобы вся атмосфера, включая костюмы, была по возможности проще. Тут трудно было не ухмыльнуться, поскольку установка на «простоту» была реализована с такой решительностью, какой я не ожидал. Представьте себе утонченного, элегантного государственного деятеля, обряженного в неописуемую робу из лавки рабочей одежды, в ветровку с какой-то крупной надписью и непонятно какие тапки. Такой наряд больше соответствовал воскресной приборке в гараже, чем ответственной беседе с западным журналистом.
Следующее, что я заметил, – это печать боли. Его лицо отражало затянувшуюся пытку, а походка являла постоянную борьбу с силой земного притяжения – это был медленный бег трусцой, когда ноги мелкими шажками едва поспевают за норовящим упасть телом. Вот что осталось от когда-то энергичного человека, который в зрелые годы немало времени провел на тренажерных аппаратах. Он явно не удостаивал свои болезни чрезмерным вниманием. Но он кашлял, и это казалось немыслимым. С 1996 года я три раза брал у него интервью, и каждый раз он начинал беседу с реплики: «Том, позанимайся на беговом тренажере, сбрось немного лишнего веса».
И он был прав – как почти всегда.
В течение десятилетий он строил свой духовный мир на фундаменте из британского позитивизма, китайской военной мысли, воплощенной в трактате Сунь Цзы, и безоглядного сингапурского национализма. Этот сильный, закаленный дух обитал внутри столь же здорового, тренированного тела, выращенного в спартанско-сингапурском духе. Философы много рассуждают о проблеме «тела-духа», но в случае с ЛКЮ здесь не наблюдалось никаких проблем. Все детали отлично стыковались друг с другом, как в швейцарских часах сингапурской сборки, которые тикают себе и тикают, не требуя особого внимания.