Услышав такие речи, Стривор подавился, надсадно закашлялся, обливаясь ещё больше и утираясь рукавом. Еле отдышался.
Юр продолжал буравить старика тяжёлым взглядом.
– Ох, и шутки у тебя, Юр, – вернул ковш, обтёр ладонью лицо, стряхнув лишние капли в сторону. – Недобрые шутки, злые.
– Я и не шутил. Ну, так что, будет от тебя обещанная помощь, али как?
Управляющий тяжко, в голос, вздохнул, покачал головой.
– Куда же мне деться-то, коли обещал. Я слов на ветер не бросаю. Так и быть, отпишу мальчишку. И Саве уплачу за горе. Всё или ещё чего есть?
– Всё, – буркнул Юр, взирая на ещё дымящееся погребальное костровище, тяжело выдохнул в бороду.
Народу вокруг столпилось много, но никто не смел подать голоса, внимательно слушая разговор главы Старейшин и управляющего, проникаясь к первому уважением и не так уже сильно ненавидя второго. Селяне сгорали от любопытства – куда это собрался Калин и сколько заплатят Саве за «горе» – нелюбимого сына-лентяя, от которого те и рады были избавиться. Мыслей у людей хватало, как светлых, так и алчных, завистливых. Стривор уехал, за поминальный стол не сев, а люди поели, попили и, отгуляв тризну, разбрелись по домам. У каждого были дела, хозяйство ожидало… несмотря ни на что, жизнь продолжалась…
***
Стривор, как и обещал, убрал мальчика из списка. Буквально, на второй же день, к вечеру, от него прикатил на самоходке посыльный и привёз вольную на ребёнка и кошель монет Саве.
На эту сумму можно было нанять помощников, снести старую хату и выстроить новую, просторную, да ещё и на сарай просторный, да на вторую навку хватило бы. Но он одел и обул на зиму жену и всех оставшихся шестерых детей. Седьмому, новорождённому, приобрёл мягкой ткани на пелёнки, поэтому о сарае и второй навке пришлось позабыть, но строительство новой хаты начал – нанял людей. Старшие сыновья помогали и отцу, и брату, а вот соседи косились с завистью и осуждением. Бывало, и поговаривали, что Сава попросту продал мальчишку, чтобы вылезти из нищеты. Будто бы он виделся с десятником в дороге до того, как тот въехал в деревню, для этого и мотался на Котовой самоходке ни свет ни заря.
Калин давно был готов отправиться в путь. Отец не хотел его отпускать, хотя и наотрез не отказывал. Всё же и у него тлела в душе надежда, что этот новый сын неспроста пришёл в тело его умершего мальчика, и Боги далеко не глупы: кому знать будущее, как не им, Великим. Но отеческое сердце ни в какую не хотело расставаться с оставшимся единственным ребёнком – отрадой израненной души. Да и жена как перенесёт ещё одну утрату? Не станет ли ей ещё хуже? Не повредится ли рассудком? Вот он и тянул время, не отпускал сына в дорогу, хотя тот и сам всё видел и не менее отца боялся за здоровье матери и не рождённого младенца, потому и сидел дома.