Репетиции у Вари начинались в одиннадцать. От общежития до здания на улице Горького, 31, где много лет «квартировал» ансамбль, было минут сорок неторопливого пешего хода. Половина – по старым московским переулкам. Это была не самая лучшая, но все же возможность остаться наедине.
– Сань, может быть, объяснишь мне, что происходит? – спросила Варя.
У Саньки было более двадцати часов, чтобы хорошо подготовиться к ответу на этот вопрос. Да и жесткая вагонная полка стимулировала умственную деятельность. Теперь, удивляясь самому себе, он довольно складно изложил Варе те мысли, которые беспорядочно, налезая друг на друга, атаковали его всю неделю, прошедшую после их расставания.
– У тебя, Саня, когда-то было глупое выражение: «Хорошая мысля приходит опосля». Интересно, что от тебя я его давно не слышала, а сама время от времени пользуюсь. Так вот, если бы ты мне хотя бы половину всего этого изложил в любом виде за четыре дня до нашего расставания, мы бы с тобой сейчас не гуляли по осенней столице. Ты только бы свистнул, и дура-Варька все бы немедленно бросила. И Москву, и заграничный паспорт, и, страшно подумать, Игоря Александровича Моисеева.
Услышанное было ожидаемым. Если не по форме, то по содержанию. Хотя одна интрига в ее монологе все-таки присутствовала:
– Почему именно за четыре дня?
Теперь настала очередь удивляться Варе:
– Билет в Москву когда купили? За четыре дня до отъезда. Попробуй достань снова в купейный!
«С билетом она шутит или серьезно?» – подумал Санька, но отложил этот не самый злободневный вопрос до лучших времен.
Если Дьякову требовалось время для того, чтобы, собрав свои растрепанные чувства и мысли в порядок, привести их в боевую готовность, то у Вари в этом нужды не было. С тех далеких времен, когда в нее вошла сначала совсем детская, а затем подростковая, прямо-таки ПТУшная влюбленность в Саньку, и до самого последнего времени она находилась в странном состоянии.
С одной стороны, Санька всегда был рядом, она проводила с ним довольно много времени. А с другой, если присмотреться, то совсем не рядом. Хотя в последние годы никто больше не называл Варю «хвостиком», она им оставалась. Разве что подросшим, более пушистым. И… бесполым. Тем самым своим парнем, в котором Санька по-прежнему не видел девушки, тем более женщины. И еще «хвостик», как и положено ему, был неравноправным. Она не раз слышала, как ее называли Санькиной. Это ее не огорчало, скорее, наоборот. Но ей хотелось большего. Мечталось, чтобы хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь произнес: