– Ларочка, доченька, что с тобой? Не плач, всё пройдёт…
И тут заговорил отец.
– Я же видел, что с девочкой что-то случилось, изменилась она. Тебя обидели его родные, дочка?
И когда Лариса после этих его слов зарыдала сильнее, жёстко добавил:
– Точно, так и есть!
Поднял её за плечи, прижал к себе, стал гладить по голове.
– Не плач, маленькая, не плач. Это не страшно, может даже и к лучшему. Я ведь знал, чувствовал, что не дадут они вам пожениться. Считают, что мы ниже их. Но ты так и знай, что это они нам не ровня, потому что мы никогда никого не обидели и не оскорбили…
И хотя слова отца казалась ей несправедливыми по отношению к родителям Альберта, Лариса, успокаиваясь, обхватила руками отцовскую шею…
* * *
Два дня спустя в цехе стали собирать молодёжную бригаду для работы в подшефном колхозе. Мастер сказал Ларисе:
– Отправил бы я тебя за милую душу, да ты вроде замуж скоро собираешься?
– А я передумала, – пожала она плечами. – Рано мне ещё за горшки да пелёнки, погуляю ещё. В колхоз, вот, поеду.
– Ну и ладненько, – обрадовался мастер. – Собирайся тогда.
Эта поездка оказалась счастливой удачей. Утром у заводской проходной в автобус рассаживались незнакомые ей парни и девчонки, а вечером, в колхозе, они уже были одной компанией, приятелями. Каждый день машина мчала их в поле и обратно, ветер рвал её волосы и красный свитер, брошенный на плечи, как плащ. А ребята на полном ходу швыряли огурцами в коз и кур. Вечерами до полуночи играли в бридж. Проигравший выполнял любые желания. Лариса, например, завернувшись в простыню, уже под ночными звёздами отправилась на «четырнадцатую сотню» – так называлось в народе сельское кладбище. Правда, вся братия при этом сопровождала её поодаль.
Дня через три насовсем отпустила её сердце грызущая, муторная боль и пропал навязчивый, стучащий в виски шепоток: «Не хочу жить, не хочу жить…» В тот день, когда она впервые не вспомнила змеиные глаза Лёнчика, она впервые увидела Виталия.
Он спрыгнул с подкатившей к летней кухни машины, и на его голое тело была наброшена москвичка – короткое зимнее пальто. Это в тридцатиградусную жару. И была у него рыжая, уже не щетина, но ещё не борода, а на голове – розовая косыночка, повязанная сбоку узлом, как у пиратов. Он поднял руку, приветствуя всех, и произнёс лёгким, чудесно красивым голосом: «Шершель де буа!»