или
Дорогу Феллини, последняя по неизвестным идеологическим соображениям называлась
Они бродили по дорогам. Он знал фильмы наизусть, а все одно впадал в столбняк, когда отважного майора Вихря хватали гестаповцы, Чапаев исчезал в мутных водах реки Урал, а у Джульетты Мазины стекала по щеке испачканная черной тушью слеза. По-хорошему, на
Дорогу ребенка пускать не следовало, рано, но билетерша пускала – как сына уважаемого школьного историка и культурного фаната.
В тот день он с утра потопал в булочную, за свежим батоном, пока не расхватали, по отъезде матери это вменялось ему в обязанность. Стоял в очереди в кассу, как вдруг человек за десять до него, точнее, не человек, а женщин, разразился скандал, одна кричала, что вторая не стояла, вторая кричала, что стояла и отошла, первая повернулась к очереди за поддержкой, и Перепелов узнал в ней свою классную руководительницу. Хотя лицо было не ее. Другое, чем в классе. Даже не так. А так, как она читала им в книжке про одну героиню: на ней лица не было. Перепелов почувствовал, как его щеки превращаются в две свеклы. Неожиданно ему сделалось ужасно стыдно, и он, спрятавшись за соседних теток, принялся пристально разглядывать пол, чтобы по неосторожности не встретиться глазами с безобразно орущей училкой. Его словно магнитом тянуло к ней, и, не справившись с собой, он стал исподлобья смотреть в ее сторону, но не поверху, а понизу, под ноги стоявшим там теткам. Внезапно он увидел, как из рук училки, нервно комкавших темный носовой платок и какие-то бумажки, на пол выпал рубль. Большая сумма. Нарезной батон стоил тринадцать копеек. Ситный – десять. Белая булка – семь. Фруктовое мороженое – тоже семь. Билет в кино – тридцать копеек. Училка, стоя возле прилавка, уже протягивала продавщице грубый клочок серой бумаги, победоносно выбитый в кассе чек, когда Перепелов, отвернувшись, прошмыгнул мимо, нагнулся и поднял ее рубль с пола. Что с ним делать дальше – непонятно. Отдать училке он не мог. В таком случае она бы узнала, что есть свидетель всему происходившему, чего ни за что нельзя допустить. Оставить банкноту валяться на полу, чтобы ее подобрал кто-то другой, тоже было выше сил. Скомкав денежку, он незаметно спрятал ее в карман. После чего вернулся в очередь, честно отстоял свое и вышел с нарезным батоном в авоське и чужим рублем в кармане. Ничего не изменилось в мире. Ничего не изменилось в залитом золотом каникулярном летнем дне. А что-то произошло. Хорошее или плохое, он не понимал, но точно что-то. Принес хлеб домой, отец согрел обед, поели. Отец напомнил: