– Я покоряюсь воле брата, – едва справившись с душившими ее слезами обиды, прошептала Брунгильда и отвернулась от суженого.
Свадьбу сыграли через день после их прибытия в Париж. Кардинал-примас Гвидо Бассотури лично обвенчал молодых, при этом обменявшись с мастером Элигием такими взглядами, что Брунгильде отчего-то стало не по себе.
В первую брачную ночь на всякий случай она спрятала в изголовье кинжал. Но он не понадобился. О той ночи новоявленная супруга верховного казначея могла сказать лишь одно: она была. Стыд, боль, горечь, неприятное ощущение от тела чужого человека, – ровным счетом ничего из того, о чем пели сладкоголосые менестрели. И вот теперь, всего несколько дней спустя, очередная досадная новость: ей следует отправиться в Форантайн, родовой замок геристальского дома, и там «в заботах о хозяйстве» дожидаться приезда мужа.
– Мустафа сопроводит тебя, – сухо бросил «счастливый новобрачный», на мгновение отрываясь от подсчетов. И вот теперь благородная дама Брунгильда шествовала ко дворцу, втайне надеясь, что добрая Гизелла прикажет ей и дальше оставаться подле своей особы, что Ойген не держит на нее обиды и они спасут подругу от почетного, но безнадежного заточения.
– Мое почтение, прекрасная госпожа, – послышался рядом голос, подобный голубиному воркованию. Один из силачей-рабов, сопровождавших хозяйку, сделал шаг навстречу говорившему, недобро хмурясь и сжимая пудовые кулаки. Но Брунгильда остановила его.
– И тебе доброго здравия, Бастиан.
– Не найдется ли у вас немного времени для ничтожного песнопевца?
Жена казначея исподтишка бросила взгляд на сопровождавших ее хмурых стражей.
– Я иду во дворец. Помнится, тебе всегда там рады.
Ла-Валетт молча поклонился, давая понять, что оценил намек. Конечно, могучих рабов оставят во дворе – в хоромах, где даже слуги, подающие еду на стол, происходят из знатнейших семейств, рабам делать нечего. Он чуть приотстал, дабы не подавать черни повода для лишних пересудов, и направился «в гости к благородной даме Ойген».
Камеры, скрытые под ювелами нурсийских головных обручей, откликнувшись на безмолвное требование Валета, тут же показали картину внутренних покоев матушки кесаря, где в эту минуту рыдала Женечка. Со всхлипами перемежались то упоминания имени сэра Жанта, то странные названия далеких нурсийских городов, то и вовсе неведомые фразы на диковинном языке.