– Чуть приврал для круглого счета, – ответил Саня. – Профессор четырнадцать попросил. Зато ножки у девчонки будут как новые.
Железо тронул джип и немного спустя поинтересовался:
– А знаешь, Бензин, что есть настоящая трагедия?
Я пожал плечами.
– Это когда у девушки ноги кривые. Не везет в личной жизни – чепуха. Сегодня не везет, завтра повезет. Беспросветное безденежье, с работы выгнали – ерунда. Потому что всегда есть шанс, что судьба в конце концов повернется к тебе лицом. Можно сменить имя, фамилию. А вот ноги, – Саня покачал головой, – чем к тебе судьба ни поворачивайся, прямее от этого не станут. Все течет, все меняется, кроме твоих кривых ног. Одним словом, настоящая трагедия.
Железо ехал спокойно, и это было непривычно.
– А знаешь, – вдруг сказал он. – Это того стоило.
– Чего? – не понял я.
– Ноги девчонке в прежний вид вернуть. Я благодарность в ее глазах видел! Да! – Последнюю фразу Железо произнес в глубокой задумчивости. Даже скорость сбросил, и сзади стали гудеть.
Железо добавил газа и сказал:
– А я давно в женских глазах ни черта не вижу. Пустые они, Бензин. И мелкие, как лужа. Ты другой берег в них когда-нибудь видел?
– Как это? – не понял я.
Железо усмехнулся:
– Ну даль, глубину. Улавливаешь?
– Не помню.
– Вот и я не помню. Взгляд у них теперь другой. Оценивающий. Оценщицы!
– А если они все-таки пожалуются Коле Вяземскому? – спросил я, имея в виду искалеченных и ограбленных бандитов.
Железо устало вздохнул:
– Пристрелим и Колю.
Железо сказал это вполне серьезно, но это меня не огорошило. Я уже стал привыкать. Некоторое время он молча крутил руль, а потом неожиданно произнес:
– Сегодня разберемся с Маньчжуром. – Сделав короткую паузу, он неожиданно добавил: – А завтра пойдешь и восстановишься в институте.
Железо сказал это так, словно первое логично перетекало во второе. Но именно это перетекание, без вставок в виде «если уцелеем», «если не возьмут», и давало надежду, что завтра именно так и произойдет. Я быстро взглянул на Железо и подумал, что он рисует этот мир странными красками. Контрастными. Пугающе последовательно. И сам состоит из контрастов. В этом он весь, его сущность, не признающая полутонов и полумер. Он словно пытался удержать равновесие этого мира: за зло – зло, за добро – добро. Только отмерял Железо эти две крайности непредсказуемой меркой. И сколько он отсыплет из нее в следующий раз, было абсолютно неизвестно. Здесь его было не предугадать.