Кезия обменялась с ней пристальным взглядом.
– Но ведь Ирландией управляет английский парламент, вы позабыли об этом, – заметила она холодно.
– Я об этом помню даже во сне, – ответила Айона, – как помнят все истинные ирландцы – и мужчины, и женщины. Это только вы хотите оставаться в кармане у англичан и позволять себе не помнить, что это означает – стыд и горечь, голод, бедность и несправедливость…
– Да, конечно, вся Англия едет верхом на Ирландии, мне это хорошо известно, – съязвила ее оппонентка. – И католическая Ирландия так мала, что это бремя ей непосильно! И нам всем надо работать, как рабам с галеры, чтобы дело хоть как-то двигалось.
Эмили наклонилась вперед и хотела что-то сказать, но ее опередила Юдора.
– Но ведь голод случился из-за неурожая картофеля, – решительно сказала она. – И к этому не причастны ни католики, ни протестанты. То свершилось по воле Бога.
– Который ни католик, ни протестант… – вставила Эмили.
– «Чума на оба ваши дома»[4], – процитировала Шарлотта – и сразу же пожалела, что вовремя не прикусила язык.
Дамы уставились на нее во все глаза.
– Вы атеистка, миссис Питт? – недоверчиво спросила супруга министра. – И, случайно, не последовательница Дарвина, нет?
– Нет, я не атеистка, – поспешила ответить Шарлотта с загоревшимися от смущения щеками. – Но я подумала, что, глядя, как два предположительно христианских сообщества ненавидят друг друга за характер своих верований, Бог должен прийти в неописуемую ярость и отчаяться при виде всех нас. Это же просто смешно!
– Вы бы не стали так говорить, если бы хоть немного понимали, в чем заключается разница между нашими верованиями! – Кезия тоже подалась вперед с взволнованным лицом, сцепив руки на юбках своего темно-бордового платья. – Сейчас многие сеют великое зло, учат нетерпимости, гордыне, безответственности и аморализму всякого рода; они ниспровергают великие и прекрасные истины Господни: чистоту, усердие и веру! Может ли существовать на свете большее зло? Может ли быть цель достойнее, чем бороться против этого? Если вы способны о чем-то заботиться, миссис Питт, то, уж конечно, позаботитесь о том, что на земле важнее и ценнее, ради чего стоило бы жить и работать. Если проиграть эту битву, что же тогда останется ценного?
– Вера и честь. И преданность своему долгу, – с глубоким чувством, охрипнув от волнения, сказала миссис Макгинли. – Сочувствие всем беднякам, сила прощать и любовь к истинной церкви. Все то, чего вы не понимаете с вашим нечутким сердцем и самоуверенностью, с которой беретесь осуждать других. Если потребуется найти человека, который будет спокойно смотреть, как бедняки голодают, и скажет, что это их собственная вина, – значит, это протестант, и, скорее всего, протестантский проповедник. Он станет говорить об адском пламени и своими словами раздувать огонь. Самая приятная для него мысль за воскресным обедом, что какой-нибудь католический ребенок голодает, и спит он всего слаще, думая, что все мы замерзнем в канаве, когда он выгонит нас из наших домов и завладеет землей, которая принадлежала нашим отцам и отцам наших отцов с незапамятных времен.