Но для начала мы расставим на колоннах капители, как часто говаривала моя мама перед порывом вдохновенным в девственный еще лист ватмана, распятый на доске чертёжного пантографа.
Зовут меня именно так, как указано на обложке и я настаиваю на имени Алёша – имя это (с фамилией в тандеме) фонетикой напоминает сброс пара из перегретой системы. Ибо у меня, как начал бы такую книгу Эрленд Лу, есть два товарища – хороший и плохой. Как крайние обкладки в этом фарсе.
Из всех сказок мира, прочитанных мной в детстве, багажом во взрослый мир я ухватил единственно золушкин принцип: все, что ты не потратишь в урагане страстей сегодня, не конвертируешь в ощущения, которые у тебя никто не отнимет – завтра неизбежно превратится в прах. Остается, правда, опасность однажды назавтра превратиться в прах самому, но здесь уж, как не устает повторять Марк, каждый топчет сам тропинку между ожидаемой выгодой и неизбежным ущербом. И жизнь моя – сплошная импровизация. Не то, чтобы всякое планирование было противно моему разуму, скорее наоборот – разуму как раз сподручно возведение сногсшибательных конструкций, уходящих гордым шпилем в перистые облака. Выдавая этикетку за химический анализ, а красочный эскиз за инженерные расчеты. Практика же неизменно вносила свои коррективы и мне приходилось изыскивать решение в постоянно изменяющихся обстоятельствах. В конечном счете, я перестал отвлекаться на начертание столь зыбких схем и полностью доверился интуиции. Жизнь совсем соскочила с катушек, превратившись в чистейшую авантюру, но вместе с тем приобрела необычайную легкость и заиграла красками. С той поры и порхаю крыловской стрекозой, бросаясь в крайности всей страстью истинного аддикта.
Но вся моя экспрессия, по меткому выражению Пенелопы, утекает паром в свисток – чем иначе объяснить тот факт, что за все прожитые годы я не пересек Атлантику под парусом, не вынул на ура угля за смену и не завершил на глазах миллионов решающим исход матча голом сногсшибательного дриблинга. Скорее всего, я не сделал ничего такого, что послужило бы весомым основанием пилить деревья на тираж моей истории. Если не считать таковым фееричное восхождение на Эльбрус, исполненное однажды в моей неповторимой манере – неделю пёр на западную его голову вместо драгоценных калорий бутылку Макаллана хересной выдержки и два армейских фальшфейера. Зачем – не ясно. Соблазн всё выпить, пожечь и разойтись по домам возник уже в Верхнем Баксане, где я остановился с явным намерением наловить в местной речке сардин на обед. Пришли аборигены, долго смотрели, потом сказали, что сардин в этой речке нет. А есть ли, спрашиваю, лосось. Нет, отвечают, лосося. Давно ль, интересуюсь, нет лосося. Они обратились к самому старому. Тот ответил, что дед его деда ничего не говорил ни о каком лососе, а значит лосося нет давно. Сильно ускакав вперёд, могу сказать, что на Эльбрус я всё-же взгромоздился, вискарь допёр и до усрачки напугал своим фальшфейером каких-то немцев. Австрийцев, уточнилось потом. Я это ярко помню. Во всех красках.