Рубио же никак не проявлял признаков усталости. Старик, оказался
будто из железа. Пожалуй, зря я называю его стариком – не так уж он
и стар. Лет сорок, не больше. Возраста ему добавляют седые,
нечесаные космы и неопрятная борода, да лохмотья, в которые он
одет. Да и актерский талант играет не малую роль – там, в вагоне с
жандармами, в этом опустившемся бездомном никак нельзя было
заподозрить столь сильного и ловкого воина.
Свою лежанку он сделал гораздо тщательнее, но на этом не
остановился. Сначала ловко, демонстрируя большой опыт, нарубил
веток для навеса от дождя, потом, раздевшись вымылся в том роднике,
и пинками заставил меня проделать то же самое. Нарвал подорожника
и, разжевав, налепил на мои мозоли, не обращая внимания на
сопротивление – мне было стыдно, что пожилой человек после долгого
перехода меня еще и обслуживает. А после всего, уже в полной
темноте, нарыл ножом корней камыша[1],
которые предложил употребить сырыми.
- Лучше, конечно, запечь, - пояснил он. – Тогда вообще на вкус –
чистый картофель. Только костра разводить нельзя. Пустынными
местами идем, безлюдно, но и костер поэтому заметить могут, если
вдруг искать нас будут. Вообще, странно, что до сих пор не ищут.
Даже если остальные из вагона разбежались, их уже давно должны были
переловить, и сообразить, что не всех поймали. Ума ни приложу,
почему так получилось?
Ночь прошла спокойно. Утро встретил, дрожа от холода, с
отвращением глядя на бодрую и неунывающую физиономию Мануэля.
Впрочем, умывание в холодном ручье помогло проснуться, а энергичная
зарядка, которую я проделал, глядя на спутника – разогреться.
- Ха! – старик не преминул прокомментировать мои действия. Сам
он с зарядкой уже закончил, и теперь чистил свеженакопанные корни
камыша. – Так-то, малыш! Глядишь, еще и сделаем из тебя человека! А
то посмотри на себя! Не молодой парень, а глист в корсете!
- Жрать нечего было, вот и худой, - привычно огрызнулся я, о чем
тут же пожалел. Мне была прочитана целая нотация о том, что тот,
кто хочет – ищет возможности, а остальные – оправдания.
- Слушай, старик! – я, наконец, нашел в себе силы перейти на
«ты». – Почему ты такой бодрый и веселый? В поезде ты совсем иначе
выглядел. Грустный был, печальный, и еле двигался.
Рубио посмотрел на меня с сочувствием: