Катя умилилась и сказала, что надо поставить в рамочку. Сразу видно – новичок. Маруся столько рисует, что можно было бы уже Третьяковку завесить. Всю. Я посмеялся и усадил Маруську за мультики. Я вообще не фанат этого дела, но сейчас надо было поговорить.
– Катюш, об отпуске, – постарался я сказать как можно мягче, когда мы сели ужинать.
– Это так прекрасно, правда? – восхищённо сказала она, потянувшись за соком.
Я налил ей жидкого апельсина в стакан и улыбнулся:
– Правда. Но, знаешь, я подумал и понял, что мой отпуск начнётся чуть позже.
– Как это? – сглотнула Катя, глаза её перестали светиться.
Чёрт.
– Видишь ли, отец прав насчёт того, что переговоры в Китае переносить нельзя. Уже три раза переносили. Китайцы хоть и едят лапшу, вряд ли обожают её на своих ушах. Мы ведь договорились.
– Но моя бабушка...
– Да, твоя бабушка, помню. Но Кать, они же не виноваты, что твоя бабушка решила прислать самолёт в тот день, когда я должен был сидеть в другом лайнере? Десять часов, не считая Москвы, только туда, – улыбнулся я. – А потом через три дня обратно. Та ещё попная радость, но, увы, необходимая. Дела сейчас в «Жирафе» не очень. Отец не зря волнуется. У него нюх на кризис. Поэтому, Катюш, давай позвоним твоей грузинской бабушке и скажем, что ты прилетишь немного позже. И ей даже париться не надо с арендой суперджетов. Мы сами купим билеты на обычный рейс и сами прилетим!
Катино лицо вытянулось.
– Но это же так неловко! Я уже согласилась...
– Погоди, я слышал ваш разговор. У тебя не спрашивали особо. Сказали: вай, вот так будет. Что нам мешает сказать: вай, нет не так, а эдак?
Катя потупилась, кудряшки поникли.
– Эй! Хочешь, я позвоню сам?
Молчит.
– Кать, Катюша! – позвал я. – Скажи что-нибудь. Я тоже в отпуск хочу! Но ведь правда получается неуклюже. С китайцами, с обязательствами, с отцом...
Она подняла глаза и повторила:
– С отцом?
Ох, не нравится мне её тон.
– Ну да. Я ж не могу просто забить на него, хоть и рычит. Дело ведь общее, семейное, может, я скоро рулить там начну?
– Ясно... – выдохнула моя Ромашка, окончательно тускнея.
И зачем смотреть на меня так, словно я поймал бабочку и оторвал у неё все крылышки по очереди? Я начал сердиться.
– Ну вот что тебе ясно?
– Всё, – поджала она губки.
– Что всё?
Она опустила глаза и снова их вскинула, я себя аж героем древнегреческой трагедии почувствовал. Отрицательным. Минотавром...