– Ну что ж, – удовлетворенно произнес Клайв. – Материала для прослушивания не осталось. Вы сами его разнесли.
– Простите, – сказала, поднимаясь со стула, Софи. Для себя она решила, что не уйдет, пока ей не укажут на дверь, но, если никто не станет ее удерживать, это тоже будет равносильно отказу.
– Сейчас можно провести читку, а потом Билл и Тони пойдут сочинять вторую редакцию.
– Вторую редакцию чего? – спросил Билл. – Клайв ясно сказал: материала больше не осталось.
– Нет, ну, почитать в любом случае не вредно, – возразил Деннис. – Сделайте одолжение. До записи уже меньше двух недель.
Его слова были встречены ворчанием, но спорить никто не стал. Каждый открыл пьесу на первой странице. Софи разрывалась. Ей хотелось прочесть как можно выразительнее и в то же время – как можно медленнее. Она стремилась по предела растянуть время, задержаться в этом зале, с этими людьми, а если повезет – вообще не уходить.
4
Тони Холмс и Билл Гардинер познакомились в «обезьяннике» полицейского участка в Олдершоте за неделю до Рождества пятьдесят девятого года. Местные блюстители порядка хотели спихнуть этих двоих военной полиции для водворения обратно в казарму; военная полиция шарахалась от них, как черт от ладана. Силовые ведомства пререкались в течение суток; все это время задержанные сидели без сна, курили и трепались, сознавая идиотизм своего положения и обмирая от страха. Их застукали на одной улице, в одном и том же месте, с разницей в два часа; им даже не пришлось объяснять друг другу, на чем и где именно они прокололись. В этом просто не было надобности. Они и так знали.
У себя дома, в Лондоне, ни тот ни другой не попадали в передряги с полицией, но по разным причинам. Билл – в силу врожденной смекалки и знания подходящих мест, таких как клубы, бары и даже общественные туалеты, хотя последних он избегал. И не зря, как подтвердили события минувшего вечера. В Олдершоте, по-видимому, его задержал агент-провокатор: один из тех полисменов, кто ненавидел собратьев Билла настолько изощренной, лютой ненавистью, что готов был отлавливать их с утра до ночи. В столице таких ретивых тоже хватало. Что касается Тони, в Лондоне он не попадался потому, что в Лондоне (равно как и в других городах) не делал никаких поползновений. Тони вечно терзался сомнениями – в частности, не мог решить, кто он и что он, но сейчас, хоть убей, толком не понимал, с чего ему вдруг, буквально накануне дембеля, приспичило найти ответы на эти вопросы. Виной, конечно, были одиночество, скука и внезапно вспыхнувшая отчаянная потребность ощутить прикосновение живого человека – не важно, какого пола, хотя, надо признать, в мужской уборной на Теннисон-стрит вряд ли можно было рассчитывать на встречу с лицами обоего пола.