Оставив прошлое в покое и почувствовав утробное урчание желудка, Винс переключил свое внимание на более насущные темы. Пускай вся эта неприятная утренняя история остается где-то там – в далеких закромах прошлого, но вот забыть об остывающем перед глазами завтраке – уму непостижимое кощунство.
Нетронуто привычное меню, к которому он никак не мог решиться приступить. Глазунья, хорошо прожаренная, приправленная солью и базиликом, смотрела на него с тарелки своими желтыми, абсолютно безликими глазами. Таким взглядом его порой удостаивали покоящиеся в подвалах мертвецы. Может, потому он так любил ее? Кроме глазуньи на подносе покоится небольшая тарелка со свернувшимся от жарки тонким куском ветчины, на котором ярким пятном алел синтетический кетчуп. Рядом с ним, россыпью жутковатых бусин, примостился зеленый горошек. Сморщенный, взлохмаченный паром после долгой сушки.
Несмотря на внутренние ощущения, в окружающей его действительности все вроде текло своим обычным чередом. Немного успокоившись от этого безумного изучения содержимого собственных тарелок и поборов внутренние терзания, Винсент привычно подловил себя на том, что думает о своем нынешнем доме. Об огромном многомерном Лабиринте, гигантским спрутом лениво перебирающим свои многочисленные щупальца, соразмерено двигаясь по извечным своим маршрутам, едва ли имея какую-то систему, но вот цель – непременно.
Очередной стандартный день, избитое меню и его собственное четко упорядоченное расписание. Истинный путник любил жить в собственном отлаженном ритме. Таком привычном и до наивности банальном.
Он даже не заметил, как чисто автоматически начал остервенело крутить пальцами жесткую металлическую вилку. Его взгляд все так же бесцельно блуждал над нехитрым завтраком, когда напротив подсел еще один человек.
– Привет, Винс, – раздался радостный возглас.
Паренек оторвался от своего занятия, положив рядом с собой замученный столовый прибор, поднял голову и скептически оглядел подсевшего к нему за стол новоявленного соседа.
Сверстник. Вечно растрепанный и лучащийся невероятной энергией, точно светлячок. На лице его эмоции так быстро сменяли друг друга, что порой невозможно было сказать в целом, каково же оно, его настоящее настроение.
Винсент всегда поражался особому умению своего друга производить максимум возможного шума в любом месте, где бы тот ни находился. Была ли это столовая, лаборатория Брая, мастерская Соши или личный кабинет Катарины. Для этого человека все было едино. Он всегда, где бы ни находился, умудрялся что-то задеть, зацепить, нажать, потрогать, практически разбить, а потом с безумно наивными глазами говорить, что, дескать, он не виноват, оно само так сделало.