– Если в дыре встретимся, там нам всем каюк, и поезду тоже будет не сладко!
И подмигивал весело, как после забористого анекдота.
С людьми на постах, как и вообще со всеми ратниками, Ливенцев не умел говорить начальственно. Для начальственности нужна была серьезность, а от Ливенцева как-то отскакивало все, чем заняты были кругом него тысячи людей. Ливенцев думал даже, что если бы и в самом деле посадили всю дружину на транспорты и повезли к Синопу, а там началась бы артиллерийская перестрелка русского боевого флота с турецкими береговыми батареями, и огнем с берега был бы, например, потоплен транспорт с их дружиной, – он тонул бы вместе со всеми вполне безропотно, но даже и близкую смерть свою не считал бы серьезным для себя самого событием: глупо – да, дико – да, но все-таки несерьезно, потому что бессмысленно и совершенно бесцельно, а серьезность предполагает прежде всего точную и ясную мысль.
Поэтому он сворачивал куда попало в сторону, если унтер-офицер вел команду по улице, и при виде его, идущего навстречу, начинал подсчитывать шаг и готовиться зычно прокричать: «Смирно!»
Служба на постах шла сама собою, без всякого его вмешательства. Обязанности часовых были несложны, поэтому Ливенцев очень был изумлен, когда однажды Полетика сказал ему:
– Получил за вас благодарность от коменданта. Проверял, говорит, посты на туннелях – все нашел в блестящем порядке… Да, вот так прямо и сказал: «В блестящем порядке!» И люди, говорит, стоят на постах бравыми молодцами.
– Гм… Понятно, люди стоят молодцами… Только я-то тут при чем? – удивился Ливенцев.
– Ну, а как же – при чем, при чем! Ведь это же ваша команда!
– Исполняют они свои обязанности, а я – свои. А о том, чтобы проверял комендант посты наши, я даже и не слыхал. Когда это было?
– Ну, уж когда и как он там проверял – это… это черт его знает, это ж его дело! Однако же вот передал благодарность за службу.
– Конечно, лучше уж пусть хвалят, чем ругают, – согласился Ливенцев.
– Разумеется, лучше!.. Только что же это: у вас комендант посты проверяет, а вы и не знаете?
– Не доложил никто… А может быть, просто из окна вагона на посты он смотрел, когда проезжал мимо?
– Ну, как бы там ни было! Он благодарил меня, я благодарю вас, – и усмешливо-церемонно Полетика пожал ему руку, а Ливенцев подумал тогда, что из всех своих содружинников более всего понимает он, пожалуй, вот этого вечного путаника, для которого тоже не было ничего серьезного в серьезных будто бы делах кругом, поэтому-то все и можно было перепутать, переставить, переиначить, перемешать и, наконец, позабыть совершенно.