[6]? Что-то я лично такого маразма
не замечал.
Так, углубившись в мысли о делах
наших скорбных, я вновь вкопался фискарем — и тут, наконец,
раздался долгожданный металлический скрежет. В выброшенном лопатой
песке зазеленели гильзы 7,92 с характерно смятым дульцем, а в
углублении свернулись ржавые звенья обрывка ленты.
«Оп-паньки! Так и есть:
гнездо-гнёздышко отыскалось! Не птичье-перелётное, а чисто
пулемётное! Это не может не радовать…» Стучу по деревянной рукояти
ножа, чтобы не сглазить находку, и с утроенной энергией вкапываюсь
в грунт.
Гильзача столько, что уже приходится
не копать землю, а ковырять латунь. Явно не пару-тройку лент
пулемётчики выпустили. Тут как бы не о десятке-полутора речь идёт —
заставили наши парни гансюков в землицу мороженую зубами-то
вгрызаться, заставили… Та-ак! А вот это уже неприятно: осколки от
«летучек», мятый хвостовик… Вот куда немецкие миномётчики долбали!
Всё сходится. Успели мужики из-под обстрела уйти или нет? Навряд
ли… Сказок в жизни не бывает.
Штык лопаты скользнул вдоль по
металлической трубе. Ствол? Ствол! Раструб пламегасителя, дырчатый
кожух… Эмгарь! Maschinengewehr-34: страшная «швейная машинка»
смерти. Созданный талантом немецких конструкторов и мастерством
немецких рабочих-оружейников, чтобы нести гибель противникам
гитлеровского режима, пронесённый солдатами Вермахта с берегов
Рейна почти до самой Волги. Потерявший в бою своих хозяев, ты вновь
почувствовал на своём стальном теле мозолистые руки, но это были
руки не бывшего германского бауэра или
гитлерюнге[7], а простого русского
солдата, который повернул тебя стволом в сторону твоих
соотечественников, незванно припёршихся на нашу землю, прижался
щетинистой щекой и прошептал: «Ну, подходите, ссуки!». И в том
последнем бою вы были вместе: пулемёт и солдат, и вместе же пропали
без вести в прОклятой всеми богами военной
круговерти декабря сорок второго…
Теперь, эмгарь, ты спокойно лежишь на
бруствере, вкусно пахнешь ржавчиной и свежевзрытым грунтом, и
слегка тревожно — или мне это кажется? — жжёной пороховой горечью.
Лежи, красавец, лежи: мне нужно поднять тех, кому ты помог сдержать
вражью силу. Копаю аккуратно: кости хрупки, не стоит наносить
мертвецам новые раны. Фискарь давно отложен в сторону: попеременно
орудую пехотной лопаткой и широким ножом, обкапываю останки. Эх,
жаль с нет фотоаппарата: отснять археологию. Есть такое поверье:
кто возьмёт фотик на коп — ничего, кроме шмурдяка, не отыщет. У
кого как, а у меня практически всегда эта примета сбывалась, так
что ну его нафиг: что интересное из хабора попадётся — можно и дома
заснять, да и риска сломать недешёвый фотоаппарат в походно-полевых
условиях гораздо больше. Вот они, пулемётчики: рядом лежат. Не
убереглись от миномётного обстрела. Эх, мужики, что ж вы так-то…
Одного уже обкопал. Боец как боец: валенки на ногах, шапка-ушанка
под каской — и голова не мёрзнет, и амортизатор неплохой. У черепа
лежат очочки в железной оправе с круглыми стёклами. Нестроевик, по
всему… Ни следов от шинели или ватника: видать, всё же кто-то тогда
замародёрил: то ли гансюк замёрзший, то ли из местных аборигенов
кто… Время такое было: голое да голодное — о живых думали, как ноги
не протянуть, вот и сняли ватник-то: может, на менку, может, самим
носить. А мёртвых по-простому закидали мёрзлым песочком впополам со
снегом, да и затерялась в памяти степная захороночка…