Челнок отчаянно грохотал и дергался, его мотало из стороны в сторону. Гласс едва ли замечала это. Она смутно ощущала, что ее тело швыряет туда-сюда, и в ребра впивается металлическая пряжка ремня безопасности, но боль от смерти матери ранила куда сильнее.
Раньше горе представлялось ей каким-то тяжким грузом – и это в том случае, если она вообще давала себе труд подумать на подобную тему. Та, былая Гласс склонна была зацикливаться на страданиях других людей. Все изменилось, когда умерла мать Уэллса. Девушка видела, как ее лучший друг бродит по кораблю, словно придавленный огромной, неподъемной, но невидимой ношей. Однако сама Гласс сейчас чувствовала себя иначе – опустошенной, полой. Из нее словно бы выскоблили все чувства. О том, что она все еще жива, напоминали только крепкие пальцы Люка на ее руке.
Со всех сторон на Гласс напирали люди. Все сиденья были заняты, а оставшееся пространство в салоне челнока было плотно набито мужчинами, женщинами и детьми. Они держались друг за друга, чтобы не потерять равновесия, хотя это было совершенно излишне – в волнообразно колышущейся массе, состоящей из человеческой плоти и беззвучных слез, падать все равно было некуда. Кто-то шептал имена близких, которые остались на корабле, кто-то неистово тряс головой, отказываясь смириться с мыслью о том, что пришлось навсегда распрощаться с любимыми.
Панике не поддался один-единственный человек, сидевший справа от Гласс, Вице-канцлер Родос. Он смотрел прямо перед собой, то ли не замечая отчаянного смятения на лицах людей, то ли игнорируя его. На миг горе Гласс отступило, его затмила вспышка негодования. Отец Уэллса, Канцлер, сейчас делал бы все, что в его силах, лишь бы успокоить людей, если он вообще позаботился бы о том, чтобы занять место в челноке. Хотя Гласс, разумеется, была не вправе судить Вице-канцлера. Она оказалась здесь только благодаря Родосу, который потащил их с матерью за собой, прорываясь к челноку.
Сильный толчок отшвырнул Гласс к спинке ее кресла, когда челнок вдруг резко тряхнуло, потом он накренился набок почти на сорок пять градусов, а потом вернулся в прежнее положение, продолжая свое выворачивающее все внутренности падение. Все разом ахнули, но громче всего прозвучал детский вопль. Когда металлический каркас челнока начал прогибаться, словно от удара гигантского кулака, кое-кто закричал. Разрывая барабанные перепонки, салон наполнил высокий металлический визг, заглушающий и крики, и испуганные рыдания.