И Берендей никогда не видел, что отцу
страшно, или больно, или тяжело. И сам научился владеть лицом в
трудную минуту. Конечно, не так, как отец.
Когда Берендею было лет пять, он с
забора прыгнул на гвоздь и насквозь проткнул ногу. Он уже знал, что
мужчины не плачут. Но ему было так страшно и больно, что слезы сами
полились из глаз. Отец подбежал к нему и хотел обнять, но отдернул
руки, как будто опомнился. И сказал:
— Зубы стисни, кулаки сожми и вдохни
поглубже. Ну?
Берендей так любил отца, что не смел
его ослушаться: для него это было чем-то вроде святотатства. И
слезы высохли сами собой. Тогда он в первый раз понял, как приятно
преодолеть себя. И когда отец выдергивал гвоздь из его ступни, он
даже не вскрикнул. Потому что ему очень хотелось и дальше быть
сильным и уважать себя. Отец обнял его и прижал к себе только после
того, как наложил повязку.
— Эх, сына, как же я испугался… —
шепнул он ему на ухо. — Когда прыгаешь, посматривай вниз,
хорошо?
А сейчас все изменилось: он не мог
противиться страху. Зверь в нем бил тревогу — стоило взглянуть на
черный лес за белым полем.
Берендей еще раз взглянул на лес,
ставший его врагом. И страхом. И позором. А потом набрал из
поленницы дров и вернулся в дом.
И услышал вполне бодрый Юлькин
голос:
— Может, кот и ненастоящий, но это же
не Спилберг с его юрским периодом. Это как в театре!
Ага, ее-таки втянули в спор о
«Мастере и Маргарите». И почему это случилось тогда, когда Берендей
вышел за дверь?
Он положил дрова на пол, присел на
корточки и начал неспешно заполнять поленьями топку.
Дрова вспыхнули бездымно, с одной
спички, и через пять минут пылали ярким пламенем. Берендей не стал
закрывать дверцу — он любил смотреть на огонь. Слушал Юлькин голос
и жалел о том, что не сидит сейчас рядом с ней.
Но их спор постепенно увлек его. Он
любил «Мастера и Маргариту» с детства. Он сам решал, что ему
читать, и отец не вмешивался, когда Берендей тащил домой книги из
школьной библиотеки. Но библиотека, собранная отцом и его предками,
была намного богаче, и вот из нее отец сам доставал книги и давал
Берендею, в той последовательности и в том возрасте, который считал
подходящим. «Мастера» он подсунул ему лет в тринадцать.
— Бать, скажи, а ты когда-нибудь
любил женщину? — робко спросил Берендей, прочитав «Мастера» в
четвертый раз. Это случилось примерно через три года.